физиономии.
Увлекаемая толпой, она двигалась вдоль набережной. Вокруг нее только и было толков, что о празднике на реке. Грохот пушек накатывался беспрестанно. Миновав шумный переулок, Анна оказалась в самой гуще толпы на площади, примыкавшей к Темзе. Слева высились темные постройки Лондонского моста, а дальше простиралась набережная, вся расцвеченная огнями иллюминации. Анну толкали со всех сторон, и не было никакой возможности выбраться из людского водоворота. Волей-неволей ей пришлось двигаться вместе со всеми, пока она не оказалась у самого парапета.
К реке сбегали тесные каменные лестницы. У воды колыхался тростник, доносился смешанный запах речной тины, отбросов и людского пота. Вся Темза была осыпана огнями, поминутно с треском взвивались и лопались ракеты, превращая ночь в день. Пространство реки было почти сплошь заполнено лодками, в которых восседали целые семьи. Посередине, расцвеченные факелами и цветастыми полотнищами, виднелись три огромные барки.
Одна из них, самая большая, борта которой были украшены расписными щитами с изображениями гербов, двигалась посередине, увлекаемая на буксире маленьким гребным судном. На корме барки возвышался помост под парчовым балдахином. Анна невольно замерла, вцепившись что было сил в парапет. Она воочию видела короля Эдуарда с супругой, веселых и нарядных, восседающих в резных креслах, а вокруг них расположились придворные, высшее духовенство, лакеи и пажи.
Стражники в начищенных до блеска доспехах, с алебардами наизготовку, стройными рядами разместились на ступенях помоста, и их суровые лица являли яркий контраст с беспечными улыбками придворных и самого короля. На носу барки, неистово трубя в трубы и гремя в литавры, стояли музыканты, и эта дикая музыка сливалась с хриплыми приветствиями с берега, взрывами фейерверка и грохотом пушечной пальбы.
Анна не могла отвести взгляда от королевской барки. Ей следовало спешить, но ноги словно приросли к земле. Сцепив зубы, она глядела на рослого, все еще красивого венценосца, ее бывшего жениха, которого она не видела уже много лет, не понимая, как он может быть столь беспечен, когда ему предстоит решающая битва.
Она видела ослепительную улыбку Элизабет, не спускавшей с супруга глаз, сверкающего алмазами и золотым шитьем герцога Глостера, восседающего по правую руку от Эдуарда. И этот тоже побывал ее женихом, хотя его сватовство вряд ли можно было признать удачным.
Анна заметила, как брат короля повернулся к стоящему за его спиной священнику в епископской мантии, и негромко ахнула – это был еще вчера исполнявший обязанности капеллана герцога Кларенса Джон Мортон. Анна почувствовала горькую досаду – священник с самого начала знал цену своей измены.
Королевская барка достигла Даучейта и стала медленно разворачиваться, чтобы войти в реку Уолбрук[51]. Анна по-прежнему оставалась на месте, в окружении бешено орущей толпы. Теперь, когда барка начала поворот, ей стали видны лица придворных, окружавших королевскую чету. Сердце Анны невольно замерло, и она принялась искать глазами единственного человека, которого хотела бы обнаружить в свите короля, – Филипа Майсгрейва.
О, если бы она смогла увидеться с ним! Тогда развеялись бы все ее тревоги. Филип сделал бы все возможное, чтобы отправить ее к отцу. Сердце принцессы забилось с неистовой силой, она переводила взгляд с одного лица на другое – все тщетно, душа ее переполнялась обидой и горечью. Нет, Майсгрейва не было в окружении короля, но зато она увидела множество нарядных дам и вельмож, из тех, кого Анна никак не ожидала увидеть в свите.
Ее дядя, епископ Джордж Невиль, сидел подле Джона Мортона. Лицо владыки Йоркского походило на застывшую в улыбке маску, он сутулился, чего прежде Анна никогда за ним не замечала. Его украшенная алмазами митра блистала, но в том, как он сидел, было нечто жалкое. Казалось, будь его воля, он бы не принял участия в этом торжестве.
На скамеечке у ног королевы Анна, мгновенно задохнувшись от ярости, увидела счастливую Бланш Уэд. Фрейлина, облаченная в роскошное пурпурное платье, все время поворачивалась к своей повелительнице, та что-то небрежно говорила ей, и обе смеялись.
И в эту минуту Анна узнала в стоявшей позади королевского кресла нарядной даме свою сестру. Гордая и великолепная герцогиня Кларенс, едва оправившись от родов, поспешила склониться перед женщиной, о которой ранее отзывалась лишь с презрением и отвращением, в то время как Анна была обречена томиться в подземелье Тауэра. Изабелла и пальцем не пошевелила чтобы хоть немного облегчить ее участь.
Анна почувствовала, что слезы подступают к горлу Среди придворных она обнаруживала все больше знакомых лиц: своих пажей, фрейлин, конюших. Даже столь преданная Ланкастерам Грэйс Блаун, статс-даме двора принцессы Уэльской, теперь стояла на барке в свите королевы и выглядела совершенно довольной.
– Черт бы их всех сожрал с потрохами – процедила Анна сквозь зубы. – Жалкие изменники!
Толпа вокруг шумела, осыпая королевский выезд благословениями и пожеланиями счастья, принцесса же Уэльская едва сдерживалась, чтобы не завизжать и не вцепиться в шевелюру ближайшего крикуна.
– Предатели! Вокруг ни одной честной души, – твердила она. – Все они отвернулись от меня, стоило только Йорку моргнуть!
Внезапно кто-то грубо толкнул ее в спину. Готовая взорваться, Анна резко обернулась, занесла руку… и замерла. Толпа невольно подалась назад, и на образовавшемся пятачке вертелся и прыгал, словно ошалевший щенок, огромный пятнистый дог.
– Соломон!
Пес прыгнул и с лету облизал лицо принцессы.
– Уберите пса! Кто выпустил эту тварь на улицу в такой день? – выкрикнул рядом какой-то коротышка, но Анна не обратила на него внимания. Опустившись на колени, она ласкала и гладила приятеля, а Соломон слизывал струящиеся по ее щекам слезы.
– Соломон! Ты нашел меня! Один ты меня не предал…
В порыве восторга пес едва не сбил ее с ног, и Анне пришлось обхватить его за шею. В эту секунду, подняв глаза, она увидела в толпе свою придворную даму Сьюзен Баттерфилд. В простом плаще, костлявая, с похожим на овечье лицом, старая дева, приоткрыв рот, глядела на свою опальную повелительницу. Анна тоже не могла оторвать от нее глаз. Жалкий вид леди Сьюзен говорил сам за себя. По-видимому, родство с Невилями, которым та гордилась, на этот раз сослужило ей скверную службу и не позволило быть принятой в новое окружение королевы.
Неожиданно леди Сьюзен, словно очнувшись, ткнула в Анну пальцем и пронзительно завизжала:
– Стража! Констебли! Сюда! Хватайте эту женщину! Это принцесса Уэльская, шпионка и дочь проклятого Уорвика!
Кажется, благородная дама не вполне давала отчет своим словам, тем не менее ее визг сделал свое дело. Анна увидела, что взоры толпы обратились к ней. Даже те подвыпившие латники, что еще совсем недавно заигрывали с ней, теперь глядели на нее хмуро и подозрительно.
И вдруг будто вихрь пронесся по толпе: кто-то коротко вскрикнул, и десятки рук вцепились в Анну. С нее рвали плащ, цепко хватали за руки, кто-то без умолку звал стражу. С ее головы слетела шапочка, похожие на ведьм старухи драли ее за волосы, за ворот платья.
Анна отчаянно отбивалась, и тут, словно раскат грома, раздался оглушительный лай Соломона. Толпа отхлынула в замешательстве, женщины взвизгивали, а могучий пес с пеной на губах и оскаленной пастью кидался на горожан, прихватывая изрядные клоки их одежды.
Поднялся невообразимый шум. В давке плакали дети. Соломон, словно обезумев, атаковал толпу, пока один из латников не занес над ним пику, и хриплый от бешенства лай собаки перешел в полный боли и тоски вой, который вскоре затих.
Воспользовавшись сумятицей, Анна юркнула в ближайшую подворотню и, подхватив юбки, бросилась прочь. Она, как угорь, ввинчивалась в толпу, пробивая себе дорогу, и остановилась лишь на миг – когда раздался предсмертный вой Соломона.
