мерах – не было ни одной! Петроградский Совет неорганизован, мало проводится митингов и т. д. В чем наша сила? Петроградские рабочие имеют 40 000 винтовок, однако это не решает вопрос. Это ничего. Гарнизон после июльских дней не может внушать никаких великих надежд. Впрочем, в любом случае, если мы все же решимся на восстание, некоторую работу в этом направлении нужно будет провести. Необходимо принять определенные меры».
28
Мария Ильинична Ульянова – одна из сестер Ленина, а Эйно Рахья (иногда историки пишут его фамилию как Рахия или Ракья) – воинствующий петроградский большевик, финн но рождению.
29
Вероятно, более точную, чем эта, историю мы услышали от самого Рахья. См. у Астрова и др. Иллюстрированная история. Т. II. С. 347 – 348. Они с Лениным воспользовались ссорой между солдатами и рабочими на дальнем конце Литейного моста и прошмыгнули мимо. Затем свернули на Шпалерную улицу и «уже прошли большое расстояние от Шпалерной, когда два юнкера верхом на лошадях предстали перед нами и закричали: «Стойте! Паспорта!» Я шепнул Владимиру Ильичу: «Идите, я с ними справлюсь». У меня в кармане было два револьвера.
Я начал грубо ссориться с ними и сказал, что никто не знал, что были введены паспорта, и поэтому мы вовремя не обеспечили себя ими. Владимир Ильич потихоньку ушел от нас… Наконец, они, очевидно, решили, что не стоит тратить время на потасовку с двумя бродягами вроде нас. Мы на самом деле выглядели как типичные оборванцы. Они ускакали прочь. Я догнал Владимира Ильича, который ушел довольно далеко, и мы продолжили наш путь».
30
Свершившийся факт (фр.).
31
Очевидно, это была единственная пушка, которой владели красногвардейцы 25 октября. В. Невский, член Военно-революционного комитета, в книге «Октябрь 1917», перечисляет оружие Красной гвардии. Он пишет, что «на Обуховском заводе было 500 винтовок; в районе Лесной – 84 и в городском районе были фабрики, на которых было по 100 винтовок, а на других – лишь по 20. У Красной гвардии была в распоряжении пушка и даже бронемашина (на том же Обуховском заводе). В лучшем случае у нас была тысяча или две тысячи винтовок, в то время как у врага имелось оружие всех типов».
32
Ленин убежал в Гельсингфорс (ныне Хельсинки. – Примеч. пер.) из своего шалаша в Разливе, для чего изменил внешность, чтобы стать похожим на сестрорецкого рабочего, паспорт которого ему раздобыли. Д-И. Лещенко прибыл в Разлив, чтобы сфотографировать Ленина, поскольку на паспорт нужно было приклеить фотографию. Финский товарищ. Ялава, инженер финской железной дороги, которого хорошо знал Рахья, забрал Ленина, переодетого пожарным. Различные апокрифические рассказы о чуть ли не провале были позже добавлены к этому рассказу, однако Крупская просто сказала: «План удался». (Крупская Надежда Константиновна. Воспоминания о Ленине. Т. П, в переводе Эрика Верни со второго русского издания, опубликованного в Москве в 1930 году, Нью-Йорк, n.d., с. 238). Парик с кудрями, спускавшимися на лоб, Ленин носил до 26 октября/8 ноября.
33
Смотрите у Керенского в книге «Катастрофа». Нью-Йорк, 1927. С. 328– 331. Делегация из нескольких офицеров и казаков из трех казачьих полков, вызванных на защиту правительства, спросила у него в Зимнем дворце в ночь на 24 октября/б ноября, какие силы у него есть в распоряжении. Она также упрекнула его за то, что он «не принял энергичные меры» в июле. После того как Керенский напомнил им, что, как только он вернулся с фронта 6 июля, он «немедленно приказал арестовать всех большевистских вождей», они согласились «выполнять свой долг», но только «по моим личным приказам». Это было в час ночи. Он приказал им укомплектовать штаб-квартиры, немедленно отправив приказ командующему гарнизоном о том, что «на казаков можно полностью положиться», и в 2 часа он принял командующего и его начальника штаба, который «предложил» организовать «экспедицию всех сил, лояльных правительству, включая казаков, на захват Смольного института, главной штаб-квартиры большевиков».
Перед тем как начать этот печальный рассказ, Керенский замечает: «Сражающиеся силы социалистов-революционеров и меньшевиков не были мобилизованы вовремя» (с. 332). «Ночные часы тянулись мучительно. Отовсюду мы ждали подкреплений, но ни одно так и не появилось». «Бесконечные телефонные переговоры» с казачьими полками давали постоянно один и тот же ответ – что через пятнадцать или двадцать минут «они начнут седлать лошадей».
И только позже он узнал, что Совет казачьих войск, заседавший всю ночь, провозгласил соблюдение нейтралитета.
34
Всякого рода слухи витали по городу с 24 октября, когда Троцкий сказал на чрезвычайной сессии Петроградского Совета, делая на ней доклад в качестве председателя Совета и Военно-революционного комитета: «Вооруженный конфликт сегодня или завтра не входит в наши планы – в преддверии Всероссийского съезда Советов. Мы думаем, что съезд выдвинет наш лозунг [Вся власть Советам!]… Но если правительство пожелает воспользоваться тем промежутком времени, которое еще у него остается, – 24, 28 или 72 часа, чтобы развернуть наступление на нас, мы ответим контрнаступлением, ответим ударом на удар, сталью против железа». Это был оборонительный маневр (История русской революции. Т. III. С. 360), тем же вечером Дан передал Керенскому, что большевики не станут немедленно переходить к восстанию. (Это почти не имело значения, потому что Керенский все еще пытался предпринять атаку на Смольный.) Это, также соглашается Троцкий, могло добавить напряжения и недоверия Ленину. Ленин, если мы вспомним, не знал, что тем утром было решено начать забастовку без промедления; и отсюда его письмо, написанное районным вожакам, которое начиналось словами: «Товарищи! Я пишу эти строки
