резервистов мы обучили и какое оружие осваивали?
— Конечно, нет. Но тогда была совсем другая ситуация.
— И тогда не другая, и теперь не иная. Если мы хотим что-либо собой представлять и чего-нибудь достичь, мы должны располагать современным оружием, а если нет, то можно уже сейчас сворачивать удочки. Мы как раз заняты тем, чтобы на базе новейших достижений науки перестроить наши дивизии по образцу «дивизии 59»; мы их превратим в соединения с атомным вооружением, которые могли бы действовать совершенно самостоятельно, у них не будет ничего общего с нашими старыми полевыми дивизиями; их огневая мощь в десять раз больше.
— Слышал. Но думаю, что в ваших играх вы распоряжаетесь чужим добром. Правда, атомные пушки есть в наличии, ракеты и самолеты с надлежащими бомбосбрасывателями и прицельным приспособлением — тоже. Но у нас нет ни атомных снарядов, ни боеголовок и никаких атомных бомб. К чему тогда все это затевать?
— Ты задаешь идиотские вопросы, мой дорогой. Тебе разве не известно, что мы каждый день, каждый час, да нет, каждую минуту должны быть готовы к тому, чтобы отразить атаку с Востока? Так ведь? Ну вот видишь. Все разговоры о постоянной готовности к обороне были бы бессмысленны, если бы мы не имели в непосредственной близости около орудий атомные боеприпасы, а у самолетов — атомные бомбы. Не было бы этого снаряжения на месте — все, что делается, было бы преступным легкомыслием.
— Ты прав, это было бы преступлением!
Полный воодушевления, он не расслышал интонации моей заключительной реплики.
Я уже не раз видел такие планы и схемы, какие мне только что были показаны: обыкновенные карты с обозначением уже занятых или запланированных мест расположения сухопутных, воздушных и военно-морских сил и территориальных войск; специальные карты, на которых обозначены лагеря, учебные плацы и авиационные базы, находящиеся в нашем распоряжении внутри страны и за рубежом, вплоть до полигона Бандырма в турецкой глуши, где наши эскадрильи истребителей упражнялись в обстреле целей ракетами; специальные карты с обозначением американской сети радаров, радиолокационной системы дальнего обнаружения наших, военно-воздушных сил, месторасположения штабов и гарнизонов союзников с разъяснениями относительно структуры командования НАТО; кроме того, имелись схемы дислокации всех боеспособных вооруженных сил НАТО, карты, на которых был начертан ход состоявшихся или запланированных маневров, в целом или в отдельности направленных против Востока; не последнее место занимали карты целей с пометками относительно разведанных военных объектов «государств Восточного блока».
Все эти материалы я рассматривал со своеобразным смешанным чувством. С одной стороны, как офицер, я был восхищен такой всеобъемлющей работой генеральных штабов, а с другой — меня охватывал ужас при мысли о возможных последствиях этих подготовительных мероприятий.
Ускоренный курс обучения стрельбе из минометов, в котором я участвовал в 1931 году, происходил на основе планирования, представлявшего нарушение всех соглашений, заключенных Германией. Мобилизационный график, в соответствии с которым я в 1939 году укомплектовал три транспортные колонны, был разработан в совершенной тайне. Я тогда был восхищен подготовкой, проведенной в канцеляриях.
В мае 1940 года мы вступили на территорию Франции, используя карты, уже давно лежавшие в готовом виде, на которых были обозначены во всех подробностях необходимые военные данные. Пакет, который я в 1941 году получил в качестве командира роты, содержал лишь ничтожную выдержку из огромного плана военного нападения, который подготовлялся столь изощренно и замаскированно, что в Советском Союзе о близости войны не думал ни один человек.
Тогда над этими планами работало несчетное множество офицеров генерального штаба — и в рейхсвере и в вермахте. Работали совершенно так же, как теперь мой знакомый офицер.
Я уже давно не был столь наивен, каким казался, судя по моим вопросам. Но, задавая их, я походил на человека, который щиплет себя, чтобы убедиться, что это явь, а не страшный сон. Так я снова получил доказательства того, что за кулисами действуют мощные силы, их цель — втихомолку уготовить новые бедствия нашему народу. Слушая все это, я ощущал неприятный озноб и испытывал непреодолимое желание выйти на свежий воздух.
Я простился со своим знакомым и зашел в другой отдел министерства, чтобы зарегистрировать заявку моей авиационной группы на «прощальные подарки» для увольняемых военнослужащих. По указанию генерала Каммхубера был издан сборник избранных произведений немецких писателей; его вручали каждому увольняемому в запас солдату вместе с отпечатанным и подклеенным к первым страницам посвящением главнокомандующего ВВС и пожеланием доброго пути. Офицер, которому была поручена эта операция, вручил мне книгу со словами:
— Вам эта книга, несомненно, доставит большое удовольствие.
Очень хорошее оформление книги, безусловно, могло доставить удовольствие, а также избранные произведения немецких поэтов, которых всегда приятно читать. Однако по понятным соображениям были представлены и Фридрих II, и Бисмарк, а выдержки из писаний Эрнста Юнгера придали книге пошлый характер дешевой милитаристской хрестоматии.
Перелистывая сборник, я наткнулся, например, на некоторые места из книги «Стальная гроза»; когда-то, в школьные годы, она вызывала мой восторг, в ротных библиотеках рейхсвера она обязательно имелась и — особенно после 1933 года — издавалась огромными тиражами.
Я прочел: «Обуреваемые разнообразными чувствами, порожденными жаждой крови, яростью и вином, мы шли в ногу, тяжело ступая, по неудержимо двигаясь к вражеским позициям… Чудовищная страсть к уничтожению, царившая на поле битвы, опьяняла наш мозг».
Или следующие строки: «Охваченный непреодолимым желанием выстрелить, я вырвал винтовку из рук унтер-офицера, глазевшего на это зрелище. Моей первой жертвой был англичанин, в которого я угодил на расстоянии ста пятидесяти метров, хотя рядом с ним шли два немца. Сложившись пополам, словно карманный ножик, он рухнул наземь».
Уже собираясь захлопнуть книгу и спрятать ее в портфель, я заметил следующее место: «Воину, идущему в атаку, застилает глаза кровавый туман, и он не в состоянии управлять своими чувствами. Он не намерен брать пленных; он жаждет убивать. Перед его глазами уже нет намеченной цели, он во власти могучих первобытных инстинктов. И только когда прольется кровь, туман рассеивается в его мозгу; воин озирается, словно пробудившись от тяжелого сна».
Я спрашивал себя, как согласовать эту героизацию звериных первобытных инстинктов с тем, что говорилось в предисловии, которым Каммхубер сопроводил книгу: «В этом искусно и умно составленном сборнике отражены созданные в прошлом и в настоящем духовные ценности нашего западного общества, частью которого мы сами являемся и непреложные жизненные блага которого мы желаем сохранить в мире и свободе, а если нужно, готовы защищать как храбрые солдаты».
Что может быть общего у культуры, жизненных благ, мира и свободы с жаждой крови, стремлением убивать, страстью к уничтожению? Неужели эти инстинкты должны быть для солдат бундесвера воплощением мужества, которое ему понадобится, когда от него потребуют, чтобы он «защищал» ФРГ и, очевидно, сражался против немцев «по ту сторону»?
Сборник носил скромное название «Хрестоматия для немцев».
«Христианнейшие мореплаватели»
Осенью 1959 года мне было поручено организовать посещение военно-морского флота южногерманскими журналистами. Транспортная авиационная эскадра, расположенная в Мюнхене- Нойбиберге, предоставила нам два самолета «Норатлас», которые доставили нас из Штутгарта в Киль.
Первым пунктом программы был доклад адмирала Герлаха, который коснулся ядерной войны и кстати признался, сколь тяжело ему думать, что когда-нибудь и ему придется сбросить атомную бомбу на свой родной город Висмар. Однако тут же без всякой паузы, упомянув предложение польского министра иностранных дел Рапацкого создать в Европе зону, свободную от атомного оружия, адмирал объявил его
