стрелок. Не пуская в ход локти.
Кроме того, нас уже ставили перед строем, чтобы, как принято было выражаться, мы учились командному языку. В Нойштетине у меня создалось впечатление, будто нам стараются доказать, что мы «слишком глупы, чтобы командовать». Иначе обстояло дело здесь, в строевом батальоне, где, очевидно, в учебную программу входило выяснение нашей пригодности к званию унтер-офицера.
Теперь нам было разрешено заказать собственный выходной мундир и носить особый лакированный поясной ремень и особый штык на портупее. Кроме того, мы приобрели отличные фуражки из хорошего сукна и вытащили из них проволоку, чтобы тулья не была слишком жесткой.
Мы получали также отпуск раз в году. Две недели. Вот была радость! Я поехал в Берлин.
Первый день я расхаживал в форме, чтобы доставить удовольствие моему отцу и немного пофорсить. Потом наступила естественная реакция: я снова надел штатское, чтобы не отдавать все время честь, хотя порой рука и поднималась непроизвольно к голове, когда мимо проходил офицер. Пройти маршем пять шагов, завидя офицера, и три шага потом, гласила инструкция. Это крепко засело в памяти.
Итак, на две недели я снова стал «жалким шпаком» и чувствовал себя при этом очень хорошо. И тут мне встретилась на пути она — прелестная стройная девушка с черными, коротко подстриженными, изящно причесанными волосами и миндалевидными глазами. Ее звали Рут. Фамилия ее была распространенная, звучала она скромно и просто — Шульц. Рут жила в Далеме, училась в художественном училище, была то очень весела, то очень серьезна, как и бывает с восемнадцатилетними девушками.
Отец ее был, как нарочно, важной персоной в министерстве рейхсвера. Меня это сначала смущало, но Рут не придавала никакого значения должности отца. С Рут я провел свой первый отпуск.
«Воскресный отдых в солнечном сиянии…» Эта популярная песенка обрела теперь для меня новый смысл. Мы ездили на велосипедах в Груневальд и на берег Хавель.
Мы ходили в театр и бывали в «Романишес кафе». Я познакомился со студентами, в том числе и с иностранными, а это был совсем другой мир.
— Я совершенно не понимаю, как тебе может нравиться солдатская служба.
— Видишь ли, Рут, это моя профессия. Кроме того, я вовсе не собираюсь остаться солдатом. Я хочу стать офицером.
— Я не о том. Я имею в виду все, что с этим связано: военная служба, военная форма, команда и стрельба, понимаешь?
Я не знал, что на это ответить. Я любил Рут, и поэтому я задумывался над тем, права ли она и в чем она может быть права. Но ни до чего не додумался.
— Ты доволен службой?
— Конечно, девочка, даже очень. Мне все это доставляет удовольствие, я целый день на свежем воздухе, занимаюсь спортом, к тому же мы все дружим.
— А что тебе это дает?
Я принялся перечислять. В плавании, в беге на дальние дистанции, в стрельбе и в других соревнованиях я на первом месте. Она покачала головой.
— Все это очень хорошо, но спортом ты можешь заниматься и не в военной форме. Я спрашиваю, какой цели вы достигните, к чему это в конце концов приведет?
К чему это, собственно, должно было привести? Меня охватывало воодушевление, когда после какого-то этапа учений генерал на смотре высказывался одобрительно:
— Солдаты! То, что вы сегодня показали, — выдающиеся достижения. Я горжусь вами.
Или когда, командир батальона обер-лейтенант фон Манштейн становился перед строем и говорил:
— Егеря, вы сегодня снова показали, что вы настоящие парни! По своим результатам в стрельбе 2 -й батальон занимает первое место среди всех горнострелковых батальонов рейхсвера.
Разве это не достижение?
Но мне не удавалось убедить в этом Рут. Правда, мы из-за этого не ссорились. Мы любили друг друга, как только можно любить в этом возрасте. Это была моя первая большая любовь, прекрасная, настоящая, хорошая дружба. Когда этот отпуск кончился, Рут проводила меня на вокзал и подарила на прощание красивый платок.
— Помнишь, мы говорили с тобой о достижениях. Я не хочу сказать, что это уже достижение. Я ведь только начинаю… Но этот платок я разрисовала вчера для тебя. Это итог одного учебного дня, ну как, нравится?
Платок мне действительно понравился. Рут в этом была искусница. Я уже видел ее рисунки, свидетельствовавшие о ее даровании. Но мне казалось, что они слишком современны.
— Что ж, Бруно, я не хочу при прощании тебя сердить. Но вот результат нашей работы в художественном училище. А что ты мне привезешь в следующий отпуск?
— Нашивку на рукаве, дитя мое.
— Ах ты, бедный дурачок! Возвращайся поскорей, с нашивкой или без нее — все равно! В штатском ты мне гораздо больше нравишься.
Платок занял почетное место в левом нагрудном кармане. Когда я лежал в поле или служба становилась особенно трудной, я доставал платок, думал о Рут и наших беседах. Она-то имела в виду нечто совсем другое. Но странное дело: ее платок пробуждал во мне всегда желание достичь именно того, что она вовсе не считала достижением.
В дальнейшем я уезжал на воскресенье в отпуск так часто, как это только было возможно. Без нашивок. В субботу вечером в Берлин и в ночь на понедельник — обратно в казарму. Это обходилось недорого, солдаты платили только треть стоимости проезда. Если мне не хватало денег, мать добавляла. И ей когда-то было восемнадцать лет.
Однажды, на другой день после такого воскресного отпуска, в понедельник, батальону приказали построиться. Из наших рядов вызвали старшего стрелка, поставили перед строем, осыпали похвалами и наградили почетным холодным оружием. Накануне в воскресенье он пошел в профсоюзный клуб в Кеслине, где его втянули в спор, а затем в драку. Его со всех сторон окружили, так что он вынужден был, защищаясь, заколоть своим штыком одного из членов клуба.
Начальство оценило его поступок как проявление «мужества» и установило, пользуясь юридической латинской терминологией, что он действовал, исходя из соображений «законной самозащиты». Мы нашли этот термин в словаре и позавидовали старшему стрелку, получившему такое красивое почетное оружие.
Краткий опрос
В каждой роте имелись доверенные лица — жалкий остаток со времен солдатских советов. Они собирались раз в месяц, выпивали много пива и снова расходились.
Никакой роли они не играли. В лучшем случае они могли предложить купить шахматы или картину либо устроить выпивку за счет ротной кассы.
Я считал Совет доверенных лиц совершенно излишним. Он не соответствовал прусскому духу, царившему в нашей роте, которая соблюдала традиции бывшей 9-й гренадерской роты из Потсдама и посылала делегацию на происходившие 18 января ежегодные торжества в день образования империи.
В 1932 году я сам входил в состав такой делегации. Для этой цели давали внеочередной отпуск, и я имел возможность повидаться с Рут.
Итак, потсдамская встреча гренадеров проходила под знаком воспоминаний о событиях в Версале в 1871 году, когда прусский король был объявлен германским кайзером. По этому случаю присутствовавшие предавались воспоминаниям о «славном времени» кайзеровской армии, оплакивали потерю немецких областей, поносили революцию 1918 года, в энный раз мусолили легенду, будто все сложилось бы иначе, если бы «проклятые рабочие» не нанесли «удар в спину» победоносно сражавшемуся фронту. Потом мы все
