везут, — уж конечного пункта
— наверняка. У них был определенный отрезок пути, маршрут, в конце которого положено было сдать «груз» — то есть меня, Короткова Николая Ивановича — 1 шт., со всеми армейскими причиндалами, согласно описи, которая, возможно, где-нибудь прилагалась.
Наверно, это была та же самая «скорая», на которой я был доставлен. Во всяком случае, у нее тоже были матовые стекла, и понять, куда едем и что проезжаем, было невозможно. Оставалось ждать, когда привезут и все станет ясно.
Однако, когда привезли, яснее не стало. Машина, притормозив, развернулась, и кто-то распахнул с наружной стороны задние дверцы. В проеме я увидел борт вертолета и открытую дверь. Ни номера, ни каких-либо надписей или опознавательных знаков мне рассмотреть не удалось, потому что, скорее всего их там и не было. К тому же времени оказалось мало: едва «скорая» с распахнутыми задними дверцами приблизилась к вертолету почти впритык, как те, кто сидел по бокам, встали и прямо-таки перенесли меня из автомобиля в вертолет. Они тут же провели меня от дверей в заднюю часть кабины, отделенную переборкой. Иллюминаторы и здесь оказались матовыми, можно было только понять, светло за бортом или темно, но догадаться, что нынче на дворе: утро или вечер, можно было лишь весьма приблизительно. Двигатели прибавили обороты, вертолет дрогнул и оторвался от земли. Это я ощутил. Однако как высоко он поднялся и на какой высоте проходил полет, понять не мог. Ребята, которым было поручено организовать мою доставку «куда следует», как видно, очень не хотели, чтобы я запомнил дорогу. Можно было бы, наверно, прибегнуть к традиционной повязке на глаза, но для них эта мера безопасности, должно быть, показалась недостаточной.
Вертолетное путешествие продлилось в том же безмолвии, что и автомобильное. Времени оно заняло намного меньше, во всяком случае для меня. Добрые дяди сопровождающие не стали особенно тревожиться, когда я позволил себе задремать, и разбудили только тогда, когда потребовалось выходить из вертолета. Известное дело — солдат спит, а служба идет.
На сей раз меня выгрузили в какой-то фургончик или пикап, вообще не имевший окон. В течение тех нескольких секунд, пока меня переносили из вертолета в кузов, детинушки просто взяли меня покрепче под локти и перепрыгнули из дверей в двери — я успел увидеть довольно свежую зеленую траву в узком промежутке между бортом вертолета и задним бампером фургона. Кроме того, краем глаза удалось разглядеть какие-то довольно высокие деревья, немного облаков и синего неба. Впечатление было такое, что вертолет приземлялся на какой-то лесной поляне или парковой лужайке.
Фургон некоторое время ехал по чему-то неасфальтированному, обиженно поскрипывая рессорами и раскачиваясь с боку на бок. Затем он выбрался на твердое покрытие и, блаженно заурчав, прибавил скорость. Через узкие вентиляционные щели в кабину задувал встречный воздух, довольно свежий, с приятными лиственно-цветочными запахами. Ни разу за первый час пути не попалась встречная машина — во всяком случае, шум ее мотора я бы услыхал. Все это время мы ехали через лес или парк, потому что в кузове по-прежнему ощущался приятный лесной запах. Однако этому настал конец, когда фургон круто свернул направо и сквозь вентиляцию потекла смесь испарений гудрона и бензина. Тут сразу же загудело в ушах от проносящихся мимо встречных и обгонных машин. Теперь мы неслись по автостраде и, должно быть, с приличной скоростью. Несколько раз фургон менял направление своего движения, то ли въезжал на лепестковые развязки, то ли сворачивал куда-то, то ли вообще разворачивался на 180 градусов. У меня даже если бы и было какое-то представление о том, куда мы едем, то оно потерялось бы начисто. Так прошло около двух часов. Я начал испытывать те самые муки, которые испытывала сестра Терри во время поездки в качестве похищаемой. В конце концов, и самим конвоирам, как мне показалось, стало не совсем уютно. Однако никому не хотелось сознаваться первому, и все мы мужественно дотерпели до следующий «станции».
Таковой оказался не то ангар, не то пакгауз, куда в конце концов заехал фургон. Судя по всему, место тут было нелюдное, а скорее всего и вовсе заброшенное. Поэтому слить лишнюю жидкость всем четверым никто не мог помешать. Я говорю «четверым», потому что, помимо охранников и меня, та же нужда оказалась и у водителя. Правда, он вышел из машины только после того, как мы в нее влезли, а о том, зачем он выходил, я догадался по характерному журчанию. Я припомнил анекдот про дедушку Ленина со словом «конспирация» и хихикнул. Мордовороты не отреагировали.
Вот тут, видимо, впервые за все время этого пути «с пересадками», что-то не состыковалось. Кто- то опаздывал, потому что мы около десяти минут простояли в душном ангаре. На каменных рожах сопровождающих отразилось отчетливое недоумение, а затем и беспокойство Оно исчезло лишь после того, как послышался шум мощного мотора. Подкатил точно такой же фургон, и мои конвоиры отстегнули от своих запястий браслеты наручников. Два других джентльмена, одетых немного по-другому, но очень похожие на первую пару, пристегнули меня к себе и пересадили в другой фургон. Первым из ангара выехал тот, на котором меня сюда привезли. Та машина, в которую меня пересадили, отправилась спустя десять минут. Однако, как мне представилось, второй фургон пошел совсем в другую сторону.
На сей раз дорога оказалась короткой. Я услышал гул авиационных двигателей и иной, хорошо знакомый аэродромный шум. Фургон задом заехал по аппарели в грузовой салон, и задние дверцы открылись. Я ожидал, что сейчас меня высадят, но просчитался. Конвоиры крепко ухватили меня за правую руку, и один из них прямо через одежду вколол мне в предплечье какой-то препарат из небольшого шприц- тюбика, похожего на те, что имеются в армейских аптечках на случай поражения нервно-паралитическим газом. Я сразу почувствовал слабость и вырубился… Должно быть, на очень долгое время.
Очень дурацкий сон Короткова
Конечно, я вырубился не совсем и даже не наглухо. Впечатление было даже, что я не сплю, — уж очень все, что мне мерещилось, было похоже на явь. Вместе с тем я ни на минуту не забывал, что я сплю. Вот такая ерунда.
Неведомо откуда опять возникла знакомая картинка палаты с приборами и компьютерами, откуда меня увезли несколько часов назад, и появился все тот же дядька в камуфляже, с вязаной маской на лице. Самого себя я, как это ни странно, вовсе не видел. «Главный камуфляжник» — другого названия я ему придумать так и не сумел — опять уставился на меня своими грустно-мрачными глазами и заговорил. На сей раз он заговорил по-русски, хотя до этого я от него ни одного русского слова не слышал. Английский, унаследованный от Брауна, я никуда не потерял, испанский мне тоже сохранили, однако то, что бывший «серый кардинал» заговорил по-русски, должно было иметь какой-то смысл. Смысл этот до меня дошел. Только после того, как я понял: он общается со мной по телепатии.
— Привет! — сказал он. — Ты нормальна себя чувствуешь?
— Да, — ответил я, — по-моему, все в порядке. — Признаков раздвоения не ощущаешь? — Нет. Я один. Брауна нет, только кое-что из его памяти.
— Это хорошо. Теперь слушай и запоминай. Ты возвращаешься в Россию. Как ты сможешь там устроить свою жизнь — твое дело. Если захочешь угодить в сумасшедший дом, можешь рассказывать все, что заблагорассудится. Все равно никто не поверит. В твоих документах — а верить будут только им! — будет отражено совсем другое, выдуманное нами, но куда более правдоподобное. Если будешь придерживаться этого — станешь жить нормально. Так вот, согласно твоим документам, ты отбыл год в дисциплинарном батальоне по статье за неуставные взаимоотношения, затем честно дослужил, сколько положено, и даже вновь был принять в комсомол. Правда, уже не в Германии, а в СССР. Пребывание в дисбате не влечет за собой судимости и связанных с нею ограничений в правах. Все, что ты мог запомнить о дисбате, мы тебе загрузим в память. Оно будет смотреться так же, как то, что ты помнишь о Брауне, — будто кадры из когда-то увиденного фильма. Но ты сможешь достаточно толково пересказать это тогда, когда понадобится.
— Зачем вам все это?
— Узнаешь в свое время. Запомни на всю жизнь: ты — наш. Ты будешь жить под нашим контролем и выполнять наши указания, если нам это понадобится. Сам по себе ты — никто и должен это осознавать. Это нелегко осознать, но придется. Если не захочешь, все равно заставим, отказаться не сможешь. Ты —
