выразиться, телом кто-то серьезно поработал. Приглядевшись, обнаружил, что все мои ссадины и царапины, нажитые за вчерашний день — а их набралось не меньше десятка! — обработаны каким-то целебным гелем-спреем, то есть на них напылена бактерицидная пленка, имеющая, очевидно, и анестезирующие свойства. Во всяком случае, ничего не болело, не саднило и даже не чесалось. Все свободные от ссадин участки тела были явно продезинфицированы или хотя бы протерты. Как я не заметил ссадин и царапин раньше, то есть во время мытья или после него, когда ужинал, — черт его знает! По крайней мере пять-шесть должны были бы обратить на себя мое внимание. Тем более если их промывали хотя бы перекисью водорода. Эта самая H2O2 жутко щиплется! Тем не менее я ничего не помнил на этот счет.
Кто-то сделал все, чтоб я не ощущал боли от всех этих санитарно-гигиенических процедур, и постарался, чтоб я улегся в чистую постель после нескольких часов пребывания в грязи.
Несколько беспокоило отсутствие одежды. Халат, который мне выдала Аурора, отсутствовал, и я лежал голышом, как новорожденный. Конечно, если очень захочется, то удрать можно и без порток, но все-таки в шортах удобнее. Но ни шортов, ни плавок, ни майки, не говоря уже о трофейных ботинках и камуфляже, мне не предоставили. Кроме того, было определенное чувство смущения. Наверно, если б здесь появилась Зинка, Вика, Элен или даже Люба, я воспринял бы это спокойно. Но памятуя, что Эухения меня лет на двадцать постарше, щеголять в костюме Адама было неудобно. Правда, я лежал под простыней и вообще-то не просматривался, но мало ли что…
— У вас ничего не болит? — заботливо поинтересовалась Эухения, подходя к кровати и присаживаясь на краешек.
— Нет, спасибо, — сказал я, — все слава Богу. Наверно, это вы подвергли меня такой тщательной обработке?
— Совместно с Ауророй, естественно. Вы ведь помылись, несмотря на то, что у вас много свежих ранок и ссадин. А это может привести к инфицированию и нагноению. Что очень опасно при вашем ослабленном организме. Ведь вы после ужина едва дошли до постели. Поэтому, едва вы заснули, мы с Ауророй решили принять профилактические меры.
— Интересно, как я при этом не проснулся? Ведь когда дезинфицируют ранки, это обычно больно…
— О, вы находились в очень глубоком сне.
Эухения как-то незаметно передвинулась по моей кровати и сидела теперь совсем близко. Волей- неволей я рассмотрел ее получше.
Супергадалка выглядела гораздо лучше, чем днем. С моей точки зрения, конечно, и я эту точку зрения никому не стал бы навязывать. Естественно, ночью мысли крутятся менее зажато, чем днем, и то, что днем воспринимаешь как нечто неприемлемое, ночью переходит по крайней мере на ту стадию, которая выражается словами: «А почему бы и нет?» Правда, в то время, когда я начинал рассмотрение сеньоры Дорадо, у меня особых вольностей в голове еще не проклюнулось. Скорее проклюнулись воспоминания трехлетней давности. Да, три года назад я уже просыпался здесь, кстати, тоже исцарапанный, с большущей ссадиной на скуле, да еще и контуженный. Кроме того, тогда у меня были все основания считать, что я попал в плен. И лишь осмотревшись как следует, я начал понимать, что нахожусь, видимо, в гостях, а не под стражей.
А потом появилась Эухения. Свежая, благоухающая, ароматная и в купальном халате на голое тело. Точка в точку, как сейчас. Три года ее совершенно не состарили, по крайней мере, мне так казалось. И волосы у нее были распущены по плечам, точь-в-точь как сейчас, и седина закрашена — у меня, правда, ее теперь тоже было прилично. Но тогда было утро, и вообще, если на то пошло, я старался не сильно обращать внимание на некоторые элементы поведения сеньоры Дорадо, которые можно было расценить, как признаки сексуальной озабоченности. Даже угощение, которым она меня тогда попотчевала — некий коктейль с запахом алоэ и какая-то гадость из водорослей и морских червей, — как мне в то время показалось, было предназначено для совратительных целей.
Впрочем, тогда финт не вышел. Пришла Ленка, несколькими беззаботными жестами и словами продемонстрировала бедняжке, что не ревнует законного супруга к какой-то «дряхлой старушонке», и устыдившаяся своего дерзновения супергадалка без боя оставила позиции. То есть постель, на которую после непродолжительного обмена мелкими словесными пакостями я улегся с Хрюшкой Чебаковой. Видимо, все потенциальные (от слова «потенция») возможности своего «салата» и «коктейля» Хавронья Премудрая использовала в своих корыстных целях…
Не знаю, как Эухении удалось заровнять многочисленные морщинки — не слишком глубокие, правда — и сколько на это ушло всяких кремов и прочих средств макияжа, но только по сравнению с тем, что я видел перед тем, как заснуть, лицо у нее было совершенно иное. Конечно, она чуточку освежила губы помадой, придав им несколько более молодой цвет, чем имелся в натуре, а кроме того, очень аккуратно привела в порядок брови и ресницы. Фарфоровые зубки не воспринимались как искусственные, а ротик источал апельсиново-мятный аромат. Шея Эухении, на которой очень трудно было разглядеть шрамики от пластической операции омоложения — классные спецы работали! — выглядела вполне молодо и современно. Крестик на скромной золотой цепочке, конечно, наводил на мысль о том, что Бог воздаст нам когда-то по делам нашим, но вообще говоря, смотрелся эротично. Точно так же и большие, цыганского образца серьги, возможно, тоже золотые, поблескивавшие из-под черных, чуть вьющихся прядей, наводили на мысли вольные и весьма дерзкие. Розовый махровый халат был рассчитан на даму меньшей полноты, но Эухения явно хотела, чтобы ее формы обрисовались почетче, а бюст — явный предмет ее гордости! — в особенности. Глубокая темная ложбина, разделявшая груди, выглядывала из-под халата на две трети, а бронзовая, намного менее темная, чем в других местах, кожа этих, условно говоря, полушарий, так и манила прикоснуться, приласкать, пощупать…
На одном запястье супергадалки я с некоторым удивлением разглядел изящные часики-браслет российского производства, оформленные не то под «зернь», не то под «скань» (ни фига в этом не соображаю!), — нажмешь кнопочку, ажурный ларчик открывается, а в нем циферблат. Красная цена этим часикам из анодированного алюминия — долларов 20. Зачем брала? На память о стране пребывания или чтоб с паршивой овцы хоть шерсти клок? Но смотрелись эти часики на смуглой и довольно пухлой руке Эухении очень трогательно и приятно. На другой руке у нее был явно колдовской амулет, задачу которого я не хуже Эухении мог предугадать с 90-процентной достоверностью. Еще больше меня поразили ноги. Сидя на кровати, супергадалка, усердно имитируя незаданность своего поведения, постаралась показать их в самом выигрышном освещении. Я не заметил ни синевы, ни варикозных шишек, ни излишнего оволосения. Даже жира не разглядел. Все смотрелось так ровненько и стройненько, что вполне пригодилось бы даже тридцатилетней бабе, не говоря о сорокалетней. Ноготочки на руках и ногах были покрашены в алый цвет, но не заострены, а аккуратно скруглены и не вызывали воспоминаний о вампиршах.
Однако самым возбуждающим элементом в ее облике были глаза. Совершенно не соответствовали возрасту! Обычно у баб, которым за 50 — а Эухении, по моим скромным подсчетам, меньше, чем 55, быть не могло (биографию ее я как-то непроизвольно запомнил), — глаза все-таки смотрятся уже устало и по- старушечьи. Дескать, все! Позарастали, стежки-дорожки, где мы гуляли после бомбежки… Нет, у Эухении там огоньки мерцали, искорки прыгали, чертики играли. Она явно не хотела признавать то, что биологические законы неумолимы. Тем более что денег у нее было полно, и, чтобы поддержать себя в нужной форме, она даже в Москве небось заставляла находить себе нужные снадобья, массажистов, бижутерию и всяческие парапсихологические инструменты.
Братишка Дик Браун сказал бы о ней: «Still sexy granny!» — «Все еще сексуальная бабулька!», хотя, если честно, ему она годилась не больше, чем в старшие сестры.
Конечно, Эухении понравилось и то, что я ее рассматривал, и то, с каким выражением лица я это делал. Естественно, что, как выглядело мое лицо в этот момент, мне было трудно судить — зеркала передо мной не имелось. Но, в принципе, наверняка какое-то легкое вожделение у меня на морде должно было читаться. Хотя я все еще сомневался, нужно ли развивать ситуацию в этом направлении?
Конечно, я, поскольку считал, что дорога в рай мне давно перекрыта, не очень терзался соображениями морали. В конце концов, тут, в недрах виллы, было четыре бабы, с которыми у меня в разное время что-то было, — Зинка, Вика, Элен и примкнувшая к ним Люба. За исключением последней, у каждой была своя и довольно длинная история отношений со мной. Причем далеко не однозначная.
