автоматов.
— Прячь фотки! — скомандовал я Гребешку.
ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ Определиться в обстановке оказалось не очень сложно, хотя пальба, которая началась в коридоре, была более чем интенсивная, и высунуть нос хотя бы за косяк двери представлялось очень рискованным. Все же я глянул вполглаза и тут же убрался обратно. За те полторы секунды, что я проводил рекогносцировку, разглядеть удалось немного. Тем не менее я понял, что на сей раз нас атакуют уже не «джикеи», а хайдийские коммандос: «тигры» или из какого-то другого батальона. Всего, как известно, в отдельной бригаде хайдийских коммандос таковых было четыре: «тигры», «ягуары», «пантеры» и «леопарды». «Тигры» считались традиционно самыми сильными и подготовленными, но и остальные были ребята крепкие. Понять, кто есть кто, можно было по нарукавным нашивкам, но за полторы секунды я при всем желании не сумел бы их рассмотреть.
Так или иначе, но коммандос работали очень четко. Две группы, примерно по три-четыре бойца в каждой, двигались вдоль стен коридора, используя в качестве прикрытия статуи, мебель и стеновые ниши, а посередине, чуть впереди, третья группа коммандос катила на колесиках броневой щит, почти вплотную примыкавший к полу. Через несколько бойниц в щите — мне вприглядку увиделось штуки четыре — соответствующее число стволов, из которых минимум два принадлежали пулеметам «М-60», поливали огнем все пространство впереди себя. Луза, естественно, с одним «Калашниковым» ничего сделать не мог и, пятясь, отползал в глубь коридора. Пока его спасал от смерти порог стальной двери, создавший нечто вроде мертвого пространства, да еще трупы, лежавшие поверх порога, в которые коммандос уже не раз попадали. Конечно, Луза не отвечал на огонь. Стоило ему только приподнять голову, не говоря о том, чтобы прицелиться, — и ему мгновенно навертели бы дыр в башке.
Гребешок тоже глянул и сказал с легкой дрожью:
— Ни хрена себе! Их и не достанешь ни фига…
— Ну да, — проворчал я, выставляя из-за косяка дуло подствольника и посылая гранату в направлении щита. Бумм! Должно быть, угодил прямо в щит! Бах! Взорвалась. Мя-у! Мя-у! Осколки пошли гулять. Дзын-нь! Стекла посыпались. Так, на звук пытался определить ситуацию, а заодно на ощупь загонял в подствольник новую гранату. Знать не знал, что она была фугасная объемного взрыва. Тем более что после того, как коммандос слегка глушануло, они на минуту прекратили пальбу, и Луза, рискнув привскочить, обалдев от счастья, ввалился в нашу комнату, весь перемазанный в чужой кровище, обляпанный разными неаппетитными ошметками от трупов, но при этом целехонький.
— Ой, бля-а! — выдохнул детинушка, выдергивая из автомата пустой магазин, и трясущейся рукой стал вставлять новый. — Думал — все, накрылся… К тому же по жмурам ползать — я бу-бу!
У него не только руки тряслись, но и зубы стучали.
— Ничего, кореш, — подбодрил Гребешок, — помнишь, как в том году нашли ошметки от Ростика? Тогда блеванул, а нынче — орел! Даже в штаны не нассал, кажется…
— Да Ростик против того, которого Барин гранатой развернул, — это фигня!
— пролязгал Луза. — Там кишок совсем немного было. А этот, блин, — вообще-е!
Стрельба со стороны коммандос возобновилась, но пули почему-то в коридор не залетали. Казалось бы, надо было на гранату гранатой ответить, но и гранаты к нам не посыпались.
Рискнул опять глянуть. И опять, само собой, на полторы секунды. Глянул и все понял тут же. Солдат, которые шли вдоль стены, как корова языком слизнула. А из бойниц щита торчал лишь один пулеметный ствол. Пулеметчик, конечно, заметил какие-то шевеления на нашей стороне и стреканул, но уже после дела, когда я отскочил от двери в глубь комнаты. Но все остальные явно продолжали палить в противоположную сторону. Слышались вопли раненых.
— По-моему, Ванька с Валетом ожили, — заметил Гребешок.
— Или «джикеи» к своей «Мамбе» приползли… — возразил я. — Тут фиг поймешь, «кто за нас, кого бояться» — все против всех. И учтите, Ванька с Валетом — для нас тоже не подарок. Если они меня послушаются — молитесь о моем здравии. Если нет — останется только заупокойные читать.
Справедливо рассудив, что пуля, а тем более подствольная граната виноватого найдет, я дернул из подствольника, прикидывая поверх щита. Пших! И сразу — прыжком от двери в ближний угол! Ба-бах! — так шурануло-тряхнуло, что я крепко сел на копчик. Ало-оранжевый жаркий вихрь профуговал по коридору, краешком заплеснув в нашу комнату и оставив жирно-черные пятна копоти на филенках выбитой двери и на стене. Хорошо, что никто из нас там не стоял! Без обваренного лица не обошлись бы, а то и без выжженных глаз — это как минимум.
— Ты, „-мое, предупреждай, чем хреначишь! — произнес Гребешок без особого почтения. — Я, знаешь ли, на жаркое не подписывался…
— Точно, — пробухтел Луза, — а то я чуть в штаны не наложил, ей-Богу! А президент вообще копыта отбросил, кажется…
Я поглядел в сторону Морено, лежавшего у стеночки с самым безжизненным видом, и подумал, что еще ни у одного покойника не было такого ритмичного дыхания. По крайней мере пузо дона Фелипе, заметно приподнимавшееся при вдохе и опускавшееся при выдохе, не позволяло мне констатировать смерть.
— Жив он, ничего с ним не станется.
— Но все равно, Барин, — посоветовал Гребешок, — как завещал Жванецкий, «тщательнее надо», понял?
— А то поссоримся… — добавил Луза.
— Ладно вам галдеть! — прорычал я. — Дайте послушать, что в коридоре деется, бляха-муха!
В коридоре было относительно тихо. Что-то шуршало, правда, но никто не стрелял. Кроме того, слышалось характерное потрескивание и тянуло гарью — похоже, начинался пожар. Выглянув, я увидел картинку, неприятную по форме, но вполне приемлемую по содержанию.
Щит валялся в опрокинутом состоянии, с рамой, погнутой и измятой до безобразия, с отлетевшими колесиками, а поверх него — обугленный труп в остатках тлеющей одежды. Скорее всего, это был тот пулеметчик, которого оставили прикрывать тыл, когда появилась угроза с другой стороны коридора. Дальше было несколько, выражаясь языком пожарных, «очагов загорания». Горело несколько картин, гардин, разгорались стулья и банкетки. Несколько трупов, опять же, сожженных огненным валом, прокатившимся по коридору в обе стороны, дымились и тлели в самых разнообразных позах.
Тяга в коридоре была хорошая. Выбитые окна прибавляли свежего кислорода, и вот-вот могли заполыхать паркет, мебель, пластиковые рамы. Тогда нам тут хана, даже если убежим обратно в подвал, то задохнемся от дыма. А это значило, что при всей рискованности выхода из комнаты нам этого не избежать.
— Пошли, — сказал я, — идем змейкой, держим обе стороны под наблюдением. Дистанция пять шагов. Я перебегаю вправо, Гребешок — влево, Луза — вправо, президент — как хочет. Один перебегает, двое прикрывают. Потом я иду влево, Гребешок вправо, Луза тоже влево. Система ясна?
— Около дела… — отозвался Гребешок. — Только надо быстрее, пока пожар не раздуло.
Сеньор Морено приподнял голову и сказал.
— Бросьте меня здесь. Я умираю… — Этот ленивый боров, конечно, рассчитывал на то, что мы проявим благородство и великодушие, а потому потащим его на руках. Но меня лично пробить на слезу было трудно.
— Очень хорошо, сеньор президент, — сказал я. — Нас это очень устраивает. Сейчас начинается пожар, и нам хотелось бы побыстрее отсюда уйти.
Морено некоторое время полежал, рассчитывая на то, что у меня совесть пробудится. Однако когда я выскочил из комнаты и перебежал — не поскользнувшись! — к стальной двери, он уже проявил беспокойство. Впрочем, мне было сильно наплевать, побежит он за нами или нет. Наверно, и Гребешку с Лузой тоже. После третьей или четвертой перебежки я позволил себе на пару секунд оглянуться и увидел, что сеньор Морено с посильной для его комплекции скоростью все же перебегает следом за Лузой. Естественно, он явно занижал свои физические возможности и преувеличивал угрозу для своей жизни и здоровья.
Огоньку все прибывало, дыму тоже становилось больше, и вскоре нам стало ясно, что пуль здесь можно не бояться. Мы уже особо не следовали системе «перебегает-прикрывает» и попросту убегали из
