есть. Я сказал.
И ушел в типи.
На третий день они подстрелили козленка и, по обычаю, преподнесли Овасесу жареное сердце.
Старик был серьезен и равнодушен. Он вынул из ножен свой охотничий нож, разделил сердце на четыре части и жестом предложил мальчикам взять по куску!
— Ешьте. Я доволен.
Они могли мигом съесть всего козленка, но взяли по кусочку мяса не торопясь. Нельзя было показать, как они голодны. Нужно было делать вид, что главное для охотников не еда, а удача.
Так воспитывал их Овасес, старый добрый Овасес, прихрамывающий на левую ногу. О Великий Дух, как недавно и как давно это было!
А здесь пустые леса. Только мелкие птицы в них, и нет даже змей. И желуди здесь горькие, как кора ивы. Бедные леса непонятной земли…
Если бы у него был лук, можно было бы настрелять маленьких птиц, похожих на соек. Но лука нет. И ножа нет. Нет ничего, кроме рук, ног и глаз.
Он еще раз оглядел лес. Задержал взгляд на кустах с листьями, похожими на ухо медведя. Сверху листья матово зеленели, снизу покрыты светлым пушком. Он видел такие кусты в лесах Макензи. Осенью они рождали орехи, у которых сладкая мякоть. Иногда женщины собирали эти орехи и давали их детям как лакомство, когда не находилось ничего лучшего.
Станислав подошел к кусту и нагнул ветку. Он сразу нашел несколько орехов, но таких маленьких, что они не утолили бы голода даже четырехлетнего ути. Обшарив несколько кустов, он собрал пригоршню орехов и протянул Яну:
— Ешь.
О, если бы лук, хотя бы самый маленький, такой, из которого учат стрелять детей!
Поляк с жадностью принялся за орехи.
Они обобрали несколько кустов. Приглушив голод, легли на землю.
— Как ты попал к нам, в Польшу? — спросил Ян. — Чего тебе надо было в Европе?
Станислав ответил не сразу. Он долго думал, как лучше объяснить поляку, что произошло с ним за последние два года.
— Надо большое время и много слов, чтобы ты понял. Я не умею говорить долго.
— Давай в нескольких словах, — сказал Ян. — Ты же неплохо знаешь польский.
Станислав снова задумался. Он словно выбирал из памяти главное, самое существенное.
— Моя мать была из вашей страны.
Ян приподнялся на локте.
— Что? Ты хочешь сказать, что твоя мать — полька?
— Да. Моя мать — белая женщина. Она одной с тобой крови.
— Так значит ты — не чистый индеец? Метис?
— Нет. Я — шауни. У меня кровь отца.
КОНЕЦ И НАЧАЛО
Станислава остановилась на берегу замерзшего ручья.
Снег продолжал валить крупными хлопьями, засыпая весь мир. Ничего не было видно в десяти шагах. На мутном сером фоне белыми точками мелькали снежинки. Иногда, вместо того чтобы падать вниз, они летели вверх, подхваченные порывами ветра. Тысячи иголок покалывали лицо. Кожа на щеках стягивалась от морозного жара. Пальцев на ногах она уже не чувствовала. Заячьи чулки, подаренные старухой чукчанкой в поселке, вытерлись и не держали тепла. Нерпичья шкурка, которой были подшиты торбаса, стала тонкой, как лист бумаги. В кухлянке появились дыры, через которые жестоко жалил холод. И всего только три юколы в мешочке, который она несла на плече. Три сушеные рыбины длиной в две ладони каждая, вкусом напоминающие старую кожу.
На берегу из сугробов торчали темные ветви кустов. Жесткие, проволочные ветви, точно лапы замерзших птиц. И тишина. Глухая ватная тишина, в которой голос тонет, как в омуте. На сотни верст кругом никого и ничего, кроме белого безмолвия и сводящей с ума пляски снежинок.
Кровь тяжело шумела в ушах. Ветер высекал из глаз слезы. Никогда она не думала, что на земле могут быть такие места, такое безысходное отчаяние, от которого каждый удар сердца отзывается болью.
Много дней она не давала себе воли. Но сейчас что-то сорвалось внутри — и она стояла на берегу неизвестного ручья и плакала не сдерживаясь.
Позавчера ушли проводники из индейского племени тлинкитов. Она отдала им все, что удалось сохранить до этого дня: нательный золотой крестик с крохотным распятым Иисусом и три империала чеканки 1897 года, с двуглавым орлом, похожим на ястреба, и тяжелым профилем императора Николая. Их удалось сберечь при досмотрах от рук жандармов.
Крестик был фамильный, а империалы она получила от казначейства Царства Польского за три месяца работы в женской прогимназии.
Тлинкиты долго прятали монеты в недрах своих парок, а крестик старший повесил себе на шею. О, они хорошо знали цену золота. Недаром они терлись среди старателей Бонанцы, Даусона и Сёркл- сити.
Они повернулись и пошли прочь. Две темные приземистые фигурки, похожие на пингвинов в своих необъятных парках из пыжика.
В ее ушах еще долго скрипел голос старшего:
— Дальше нет наша земля. Дальше — река Макензи и озеро Большого Медведя. Там другой люди.
Она смотрела на уходящих тлинкитов до тех пор, пока их не поглотило белое марево снежной равнины. И когда оборвалась эта последняя нить, она сделала шаг и еще один по хрустящему насту.
Так она перешла границу Канады.
Она не была в обиде на проводников. Еще там, в Уэльсе, поселке из двух десятков жалких домиков, она договорилась с ними об этом. Они честно выполнили все условия.
Они провели ее из поселка Теллер до Шелтона по северному берегу озера Имурук, затем через Страну Маленьких Холмов вышли к излучине реки Коюкук, спустились к Юкону и десять долгих и жарких дней гребли на байдарах против течения до Тананы. Комары облепляли влажные спины серой шевелящейся пеленой. Юкон шел в берегах тяжело и плавно, как поток густого масла.
В Танане, где каждая хижина была набита искателями золота и приключений, сделали трехдневный привал. Станислава спала сорок часов подряд. Но и во сне она продолжала шагать среди равнин и холмов, перебиралась через тысячи ручьев и протоков, слушала звуки своих шагов, ставших самой главной частью ее жизни. Перед глазами тянулись уступчатые стены каньонов, гигантские осыпи, угрюмые леса в распадках и над всем этим — сверкающие, как битый лед, горные хребты.
Ее разбудил старший проводник Эльх:
— Надо идти.
И снова зеленая долина темноводного Юкона, вспоротая старателями земля, золотые миражи под ногами и в закатных облаках, удачи, неудачи, выстрелы кольтов, игра в жизнь и смерть. В этой стране алчность опустошала людей, жадность превращала их в полуживотных. Здесь признавался только закон кулака. Если человек умел держать равновесие между мускулами и нервами, он становился или сказочным богачом, или хладнокровным убийцей, а иногда и тем и другим одновременно. Со всего света текли сюда предприимчивые люди и отбросы общества, которым нечего было терять. Одни рыли землю, с неимоверным трудом вгрызались в вечную мерзлоту, надеясь на ослепительную удачу, другие роились вокруг, строя свое благополучие хитростью и обманом. В считанные дни возникали и таяли огромные
