— Мои уши открыты для их имен. Как их зовут?
— Маркс. Энгельс. Ленин.
— Я не знаю этих имен. Отец никогда не говорил о них. И мой учитель Овасес тоже.
— Отец и Овасес не знали их. Они ничего не знали ни о Польше, ни о России. Земля велика, Сат, и все знать невозможно. Сейчас этих вождей уже нет в живых Остались только говорящие бумаги, в которых они написали, что нужно делать, чтобы завоевать свободу. Остались их друзья.
— Великих вождей убили?
— Нет. Они спокойно ушли в Страну Вечного Покоя. Но Ленина пытались убить. Я узнала об этом здесь, в Польше.
Он долго молчал, обдумывая то, что услышал. Молчала и она, ожидая его вопросов. Он видит ее лицо. Она сильно волнуется. Хочет знать, по какой тропе идет сейчас его мысль. Но тропа давно выбрана.
— Ты знаешь имена их друзей? — спросил он.
— Их много в разных племенах, Сат. И у них одно имя везде. Их зовут коммунистами.
— Ком-му-нис-та-ми, — повторил он, запоминая. -Значит, ты тоже ком-му-нис-та-ми, мать?
— Коммунист, — поправила она, улыбаясь. — Нет, Сат, я не коммунист. Когда мы начинали борьбу, нас не называли так. Но если бы я осталась со своими товарищами, я была бы коммунисткой. Сын мой, если ты останешься один на этой земле и если тебе будет трудно, очень трудно, найди коммунистов. Они всегда помогут тебе Обещаешь?
— Да.
— Хочешь ли сказать мне еще что-нибудь?
— Да. Я хочу понимать говорящие бумаги, которые написали твои вожди. Ты помнишь, что говорил отец, когда мы уезжали?
— Хорошо помню, Сат. Нужно учиться.
— Я буду учиться! — воскликнул он. — Ты будешь учить меня, мать!
Она вздохнула и посмотрела в окно, к стеклам которого уже прижалась ночь.
Через неделю Кельце заняли немцы.
Светало.
Выдвигались из темноты стволы деревьев На землю опустилась роса. Отпотел карабин в руках Станислава, Он протер его рукавом куртки, проверил затвор,
— Гитчи-Маниту, ты подарил мне жизнь, ты направляешь пули мои в сердца врагов, помогаешь отомстить за слезы матери и за мои страдания. Дай мне хорошую смерть. Пусть я умру с оружием в руках, как подобает настоящему воину… — пробормотал он.
Сейчас придет смена. Все спокойно вокруг. Он выспится в лагере около костра, а потом будет разговаривать с товарищами. Нащупав в кармане бумагу и табак, он собирался уже было скрутить цигарку, как вдруг какой-то едва слышный звук заставил его насторожиться. Что-то металлическое брякнуло невдалеке — коротко и зловеще.
Что это?
Станислав пригибается к самой земле. И сразу же выпрямляется. Это Косовский. Сколько раз он учил его ходить по лесу бесшумно, но белый остается белым, — видно, учиться надо начинать с малых лет ути. Шаги он умеет прятать, а вот оружие…
— Янек?
— Я. Все-таки услышал?
— Винтовку нужно носить в руках.
— Знаю. Ничего нового?
— Тихо.
В отряде уже никто не спал. Потрескивали в ямах костры, на которых готовился завтрак. Пахло жареным мясом. Около старого трухлявого пня пристроился радист. Он забросил конец антенны на ветви тополя и медленно поворачивал ручку настройки приемника,
Станислав присел рядом на корточки и смотрел на желтый огонек индикаторной лампочки, освещавшей шкалу. Он любил слушать этот железный ящик со множеством непонятных черных ручек на крышке, в котором жили музыка и разные голоса. Радиостанция казалась ему самым большим чудом, сотворенным руками белых. Радист пытался ему объяснить, как работает передатчик и приемник. Станислав внимательно слушал, кивал головой и ничего не понимал.
Стрелка медленно ползла по шкале. В наушниках посвистывало, пищала морзянка, иногда вдруг прорывался разговор.
Рука радиста остановилась. Он поправил черные кружочки на ушах и, приоткрыв рот, замер.
— Что, Пинчув? — спросил Станислав.
Третьи сутки отряд безуспешно пытался связаться с центром.
Радист сделал знак рукой: помолчи!
Станислав приблизил голову к кружочку наушника. Там что-то тоненько и настойчиво цвиркало. С трудом можно было разобрать слова «Ковель» и «запад».
Некоторое время радист сидел словно оглушенный, потом сорвал наушники с головы, вскочил на ноги, поднял обе руки вверх и закричал так, что его услышали даже дозорные на краю леса:
— Русские прорвали фронт под Ковелем и перешли Западный Буг!
Лагерь поднялся разом.
Люди кричали, обнимали друг друга, бежали к пеньку, у которого стояла радиостанция. Радиста затормошили, затискали:
— Что передавали еще?
— Давай подробно!
— Где русские сейчас?
Через толпу пробился Ленька. Лицо его побледнело от волнения.
— Что слышал?
— Конец сообщения. Самый конец. Ваши прорвали фронт под Ковелем. И еще передали…
Коник нашел в сутолоке Станислава, схватил его за руки:
— Сат!
— Да, слышал, — сказал Станислав.
— Конец проклятым швабам! Скоро домой!
— Домой, — повторил Станислав.
— …Они передали, — кричал радист, — что в операции под Ковелем участвовали дивизии Войска Польского'
— Э! Если есть на свете Войско Польское, значит, Польша еще не згинела! — закричал Каминский.
— Ур-р-р-ра!
И тут над толпой партизан, освещенной первыми лучами солнца, взвился голос Фелюся Хаберкевича, лучшего певуна отряда:
Нас ни мать, ни жена
Уж не ждут у окна,
Мать родная на стол не накроет.
Наши хаты сожгли,
Наши семьи ушли,
Только ветер в развалинах стонет.
И сотня голосов следом за ним подхватила слова:
Это ветер родной
Он летит над страной,
Он считает и слезы и раны,
Чтоб могли по ночам
