Чонкину. Он повел глазами вокруг и только сейчас осознал со всей ясностью, что здесь происходит, осознал, что за столом сплошь сидят никакие не люди, а обыкновенные свиньи, стучат копытами по столу и хрюкают, как и положено свиньям.
Чонкин закрыл лицо ладонями и опустился на табуретку. Господи, и что ж это такое происходит, и куда он попал. В жизни не поминал бога ни разу, а вот пришлось.
Очнулся он от тишины. Отвел от лица ладони. Свиньи со всех сторон молча смотрели ему в лицо. Они словно ждали от него какого-то действия. Ему стало нехорошо. Его съежило под этими взглядами. Потом взорвало.
— Ну, чего смотрите? Чего смотрите? — закричал он отчаянно, скользя глазами по этим рылам.
Но слова его не нашли никакого ответа и словно провалились в глубокий колодец.
Чонкин перекинул взгляд на соседа. Толстый пятнистый боров в вышитой украинской рубашке, не мигая, смотрел на него заплывшими жиром тупыми глазками.
— Ты, старый кабан, — закричал Чонкин, хватая соседа за плечи и встряхивая, — ты чего на меня уставился? Что?
Сосед ничего не ответил. Он только усмехнулся и сильными передними лапами молча оторвал руки Чонкина от своих плеч. Чонкин понял, что силой тут никого не возьмешь, и опустил голову.
И тут раздался громкий , среди тишины, голос кабана Плечевого:
— Чонкин, а ты почему же не хрюкал?
Чонкин вскинул голову на Плечевого, о чем это он?
— Ты не хрюкал, Чонкин, — стоял на своем Плечевой.
— Да, он не хрюкал, — солидно, словно желая только установить истину, подтвердил сосед Чонкина.
— Не хрюкал! Не хрюкал! — на весь зал пропищала молоденькая свинка, соседка с бантиком возле ушей.
Чонкин, ища спасения, глянул в сторону Нюры, которая одна среди всех сохранила в себе что-то человеческое.
Нюра смущенно опустила глаза и тихо сказала:
— Да, Ваня, по-моему, ты не хрюкал.
— Интересно, — весело поблескивая глазами, сказал жених Борька. — Все хрюкают, а он нет. Может тебе не нравится хрюкать?
У Чонкина пересохло во рту.
— Да я это…
— Что «это»?
— Не знаю, — промямлил, потупившись, Чонкин.
— Он не знает, — весело пискнула молоденькая свинка.
— Да, он не знает, — с горечью подтвердил боров в украинской рубашке.
— Не понимаю, — развел лапами Борька. — Хрюкать — это же так приятно. Это такое для каждого удовольствие. Хрюкни, пожалуйста.
— Хрюкни, хрюкни, — зашептала молоденькая свинка, подталкивая Чонкина локтем.
— Ваня, — сказала ласково Нюра. — Хрюкни, ну что тебе стоит? Я раньше тоже не умела, а теперь научилась, и ничего. Скажи «хрю-хрю», и все.
— На что вам всем это нужно? — застонал Чонкин. — Ну на что? Я же вам ничего не говорю, хрюкайте, если нравится, только я-то при чем? Я же все-таки не свинья, а человек.
— Он человек, — пропищала молоденькая свинка.
— Говорит человек, — удивленно подтвердил боров в рубашке.
— Человек? — преспросил Борька.
Это утверждение Чонкина показалось настолько смешным, что все свиньи, дружно ударив копытами в стол, захрюкали от удовольствия, а сосед в вышитой рубашке ткнулся мокрым рылом в ухо Ивана. Тот схватился за ухо, но его уже не было: сосед, отвернувшись, спокойно его пережевывал, словно это было не ухо, а, скажем, какой-нибудь капустный лист.
Молоденькая свинка, высунувшись из-за Чонкина, с любопытством спросила:
— Вкусно?
— Дрянь, — поморщился тот, проглатывая пережеванное.
— Почему ж это дрянь? — обиделся Чонкин. — У тебя разве лучше?
— У меня свиное, — с превосходством ответил сосед. — Для холодца незаменимая вещь. Ты, чем болтать, хрюкай давай.
— Хрюкай, хрюкай, — зашептала соседка.
— Хрюкай, тебе говорят, — сказал Плечевой.
Чонкин рассердился.
— Хрю-хрю-хрю, — сказал он, передразнивая свиней. — Довольны?
— Нет, — поморщился Плечевой, — не довольны. Ты хрюкаешь так, как будто тебя заставляют. А ты должен хрюкать весело и от всей души, чтоб тебе самому это нравилось.
Ну, давай хрюкай еще.
— Давай, — подтолкнула локтем свинка.
— Хрю-хрю! — закричал Чонкин, изображая на лице своем чрезвычайный восторг.
— Погоди, — оборвал Плечевой. — Ты только делаешь вид, что тебе нравится, а на самом деле ты не доволен. Но мы не хотим, чтобы ты делал это против воли, мы хотим, чтоб тебе это нравилось по- настоящему. Ну-ка, давай-ка вместе.
Хрю-хрю!
Он хрюкал сперва неохотно, но потом постепенно заразился восторгом Плечевого и сам уже хрюкал с тем же восторгом, от всей души, и на глазах его появились слезы радости и умиления. И все свиньи, которым передавалась его радость, захрюкали тоже и застучали копытами, и краснорожая свинья в крепдешиновом сарафане лезла к нему через стол целоваться.
А кабан Борька вдруг выскочил из своей вельветовой куртки и, став уже совершенной свиньей, рванул по столу галопом, пронесся из конца в конец, вернулся обратно и снова прыгнул в свою одежду. И тут с дальнего конца стола появились золотые подносы, свиньи подхватывали их и передавали дальше с копыт на копыта. «Неужто свинина?»
содрогнулся Чонкин, но тут же пришел в еще больший ужас увидев, что это совсем не свинина, а даже наоборотчеловечина.
На первом подносе в голом виде и совершенно готовый к употреблению, посыпанный луком и зеленым горошком лежал старшина Песков, за ним с тем же гарниром шли каптенармус Трофимович и рядовой Самушкин. «Это я их всех предал» осознал Чонкин, чувствуя, как волосы на его голове становятся дыбом.
— Да, товарищ Чонкин, вы выдали Военную Тайну и предали всех, — подтвердил старший лейтенант Ярцев, покачиваясь на очередном подносе и играя посиневшим от холода телом. — Вы предали своих товарищей, Родину, народ и лично товарища Сталина.
И тут появился поднос лично с товарищем Сталиным. В свисающей с подноса руке он держал свою знаменитую трубку и лукаво усмехался в усы.
Обуянный невыразимым ужасом, Чонкин опрокинул табуретку и кинулся к выходу, но споткнулся и упал . Схватился за порог пальцами и, обламывая ногти, хотел уползти, но не мог. Кто-то крепко держал его за ноги. Тогда он собрал все свои силы и, сделав невероятный рывок, больно ударился головой о крыло самолета.
…Стоял яркий, солнечный день. Чонкин сидел на сене под самолетом и, потирая ушиб на голове, все еще не мог понять, что происходит. Кто-то продолжал его дергать за ногу. Чонкин посмотрел и увидел кабана Борьку, не того который сидел за столом в вельветовой куртке, а обыкновенного, грязного (видно, только что вылез из лужи)
кабана, который, ухватив зубами размотавшуюся на ноге Чонкина обмотку, тащил ее к себе, упираясь в землю короткими передними лапами и похрюкивая от удовольствия — Уйди, гад, зараза! — не
