океанариум. Помню, был момент, когда все посетители зала вышли, и я остался один с десятью двухтонными китами; хотя нас и разделяло толстое стекло, ощущение было не из приятных. Все белухи смотрели на меня и о чем-то переговаривались; звуки через динамики летели в зал, и я чувствовал, что они гипнотизируют меня. Что хотели сказать мне белухи? Не знаю. Пока расшифровать их речь мы не можем, но если это когда-нибудь удастся, сколько мы узнаем нового о животных и о том, как мы должны себя с ними вести! И еще, я совершенно уверен, что язык общения человеку и животному нужен для того, чтобы человек мог покаяться перед животными за все то зло, какое он им причинил.
Владлен Крючкин / фото автора.
Ванкувер, Канада
Избранное: Острова Бонин (Проишествие на промысловом флоте в 1893 году.)
В прошлом году по приглашению Общества и Фонда Джека Лондона мне довелось дважды побывать в Калифорнии. В Соединенных Штатах почитатели таланта знаменитого писателя — ученый и неученый мир — отмечали его годовщины. Мне довелось быть участником встреч и научных дискуссий, проходивших в Сономе, Окленде, Глен-Эллене, Санта-Розе, в Мемориальном парке и других местах, связанных с жизнью и творчеством писателя. Первым литературным опытом Джека Лондона был рассказ «Тайфун у берегов Японии», написанный 17-летним автором на конкурс, объявленный газетой «Сан-Франциско Кол» и завоевавший ему первый приз. Вторая его публикация, случившаяся полтора года спустя, — созданный по впечатлениям того же плавания очерк «Острова Бонин».
С помощью американских лондоноведов мне удалось достать фотокопии школьного журнала, напечатавшего это произведение молодого матроса и бродяги.
И в первом, и во втором произведении — юношеское восхищение красотой увиденного мира и умение передать его прелесть. Было отчего закружиться кудрявым головкам девочек и появиться уважению и зависти мальчишек оклендской средней школы, в многотиражном журнале которой был напечатан в 1895 году очерк «бывалого моряка».
На русском языке очерк «Острова Бонин» публикуется впервые, фотографии — из архива внучатого племянника Лондона Майло Шепарда.
Виль Быков
На свете есть немало удивительных, неведомых уголков — таких, где не ступала нога пытливого странника.
Такое множество цветов никто не видит.
Они растратят аромат в пустыне.
Их видят одни лишь грубые, невежественные обитатели да команды случайно забредших судов, в спешке даже не замечающие их прелести.
К таким известным и в то же время неизвестным местам, о которых знают навигаторы и картографы и почти не слыхал остальной мир, относятся острова Бонин, расположенные между 22 и 27 градусами северной широты и на 140 градусе 23 минуте восточной долготы. Открыты они, согласно поверью, двести пятьдесят лет назад путниками, возвращавшимися в Японию на большой джонке, когда тайфун выбросил их судно на прибрежные скалы. Вскоре японское правительство приняло острова в свое владение и заселило, но полвека спустя они опустели. В течение последующих двух веков брошенные своей страной на произвол судьбы, отрезанные от внешнего мира немногочисленные обитатели опустились до состояния близкого низшей ступени варварства. Об этой своеобразной колонии островитян совсем забыли, и мир о них больше ничего не слышал.
Правда, в середине нынешнего столетия туда иной раз заходили китобои за водой, покупали у оторвавшихся от цивилизации жителей лук, сладкий картофель, батат, а команды, высадившись на берег, охотились за дикими свиньями и оленями, которых в горах было в изобилии, ловили рыбу и гигантских зеленых черепах по берегу и на рифах.
Но вскоре пробудившаяся от длительной спячки Япония, начав энергичное движение к цивилизации, ныне удивляющее и восхищающее весь мир, осознала, что владение этими островами — не пустячное дело. Она вторично колонизовала их, на сей раз с размахом. На Сент-Джонс — главный остров группы, — где обитало не более сорока человек, прибыло две или даже три тысячи переселенцев из Иокогамы и Токио. Наделенные упорством и энергией современных японцев, они преобразили остров. Аборигены с неодобрением встретили вторжение инородцев, но, подобно краснокожим американским индейцам, были поглощены накатившейся волной и на своей собственной земле стали чужими. Только на каком-нибудь уединенном коралловом берегу или в сумрачных глубинах вулканического каньона теперь еще можно неожиданно натолкнуться на убогую тростниковую хижину, из которой угрюмо и недоброжелательно глядит на посетителя-нарушителя собственности ее дикий владелец — человек неопределенной национальности, невероятная смесь первых поселенцев с канаками и беглецами, сбежавшими в давние времена с китобойцев. Это его последнее убежище от деятельных японцев.
В маленькой колонии есть свой губернатор, полиция, несколько благоденствующих деревень, преуспевающие плантации, приличный причал и школы. Одним словом, своя цивилизация, воспроизводящая в миниатюре японскую. И тем не менее — они практически непосещаемы. Всего лишь два раза в год сообщаются они с метрополией, и тогда им дает о себе знать внешний мир. Правительственный пароход с новыми иммигрантами прибывает каждые полгода, привозит предметы роскоши, последние новости и все необходимое для цивилизованной жизни. После этого дивные острова еще полгода дремлют в покое субтропиков до другого «пароходного дня».
Самая главная и привлекательная для странников особенность островов — пейзажи, их многообразие, броские и резкие контрасты на каждом шагу. Тут вертикально из океана поднимаются высочайшие горы, покрытые до самых вершин пышной тропической растительностью, а там к отвесной скале прильнул крошечный коралловый пляж, чистейший, отличающийся белизной, насквозь промытый неустанным прибоем. А здесь рельефный контур ландшафта сглаживается плодородной равниной с зеленью капусты, тутовых, банановых деревьев и плавным склоном сахарного тростника; на щедрой земле зреют батат, ананасы, сладкий картофель. А вон там гигантские утесы и наводящие страх бездонные пропасти вносят новые мотивы в ландшафт. И в каждом укромном уголке и расщелине что-то буйно произрастает. Растительность, кажется, вырывается даже из несокрушимых вулканических пород, где не видно ни грана почвы. Наверху из скал, из оснований их глубоких расщелин бьют источники чистейшей воды, посылают далеко вниз сверкающие ледяные струи навстречу беспокойным волнам прибоя. Разбиваясь о вулканические породы теснин, они превращаются в бурлящие потоки и, устремившись в умопомрачительную пропасть, рассыпаются в воздухе и парят, словно серебристые вуали, не разрываясь, летят полупрозрачной дымкой сотни футов вниз. Миновав ливнеобразное состояние, струи так и падают в море или, пересекая плодородные участки и плантации трудолюбивого фермера, замедляют свой величавый полет и в конце концов теряются из вида на окруженных коралловыми утесами белых песках, сквозь которые и просачиваются в соленое море.
А вид из гавани, где на якорь стал корабль, почти целиком утопающей в тени громадных вулканических гор, величественные головы которых исчезают в туманных облаках над головой!
Хорошо укрытая гавань имеет удобный просторный причал, от десяти до пятидесяти морских сажен. В ней можно разместить целый флот, но залив почти всегда пустует, если не считать живописных каноэ и сампанов местных жителей. Китобои с давних времен более не посещают эти дивные места, лишь дважды в год нарушает монотонную жизнь правительственный пароход.
Однако в том, 1893 году, когда я там был, неторопливые, заторможенные обитатели пережили
