наблюдают за тем, как владелец странноприимного дома готовит для них ужин.
Спрашивать о размещении не надо: и так ясно, что гостя примут и накормят, а плата — стандартная. Тем более, что по-английски хозяин не говорит.
Зато по-английски говорит один из странников. Это пожилой индиец, родом из Калькутты; много лет живет в Англии. Приехал на родину, чтобы омыть свое тело в верховьях Ганга. Тихо беседуем о наших общих проблемах.
Оказывается, есть надежда, что к утру вода немного спадет, и можно будет попытаться перейти речку вброд. А пока готовимся к ужину. Каждый получает по несколько лепешек. Но это уже не утренние пароти, а вечерние чапати. Вареный рис, кувшин ледяной воды — все это входит в перечень предлагаемых блюд.
Рис все едят руками, но нам с калькуттцем дают ложки: он вроде бы тоже теперь европеец. Кстати, разговора остальных паломников он не понимает. Его родной язык — бенгали, знает он и хинди, а местные пилигримы говорят на своем языке, близком к непали.
Ночевать приглашают в соседний «однозвездочный» барак. Ложимся вповалку на матрасы, укрываемся казенными одеялами. Кашель, храп, табачный дым, запах пота — неизбежные атрибуты барака, и это долго мешает заснуть. Забытье приходит под утро, но, очнувшись от сна, вижу, что паломников и след простыл.
Привратник жестами объясняет, что все ушли к речке, на переправу. От завтрака отказываюсь, каждая минута промедления может стать роковой. На берегу никого нет, вода немного спала. Все благополучно переправились вброд и уже продолжают свой путь к Ганготри. Лишь одинокий садху, сидящий в хижине, бесстрастно взирает на мои метания вдоль берега.
За спиной слышу голос: это садху. Он спрашивает по-английски:
— Баба-джи, достопочтенный! Ты веришь в Бога? Если веришь, то не бойся и иди.
Взяв горсть камешков, он бросает их по одному в воду, как бы показывая, куда нужно ступать. Осенив себя крестным знамением, шагаю в ледяной поток. Вода по пояс, почти сбивает с ног. С большим усилием добираюсь до отмели. Здесь можно передохнуть.
Вчерашним ребятам сегодня было бы труднее: их в легком весе, при малом росте снесло бы с брода в костоломную камнедробилку.
Собрав силы, прыгаю с отмели на берег. Садху одобрительно кивает и, повернувшись, идет в свою келью. Машу ему и сажусь на камень. Надо передохнуть и перекусить. Припасенные с вечера чапати, как нельзя кстати. Несколько глотков ледяной воды, и в путь.
В Ганготри вхожу как в родное село: многие раскланиваются. Это неудивительно — ведь наши дороги пересекались на пути к Гомукху. Автобус, отходящий на Уттаркаши, по обыкновению забит паломниками. С трудом нахожу местечко. Шум двигателя закладывает уши. Но вдруг его перекрывает возглас паломников:
— Ганга май хи джай!
Слава матери Ганге!
Архимандрит Августин (Никитин) | Фото автора
Via est vita: Возвращение птицечеловека
Вскоре после окончания далекой «европейской» войны в Лиме появился странный «гринго». Светловолосый молодой человек с голубыми глазами и птичьим носом, однако, был вовсе не американцем, а норвежцем.
Но местным жителям, расслабленным вечной сиестой, до этого не было никакого дела. «Гринго» был явно небогат, а потому интереса у торговцев и официантов не вызывал. Каждое утро он облачался в не новый, но вполне приличный костюм и отправлялся куда-то о чем-то хлопотать. Время от времени он говорил, потягивая дешевую местную водку «писко-сауэр», с какими-то людьми о каких-то плотах из бальсового дерева и, кажется, собирался построить такой же. Наверное, симпатичный юноша был «поко- локо» — слегка тронутый. Какая жалость!..
Единственный, кто всерьез отнесся к сумасбродной идее вчерашнего солдата из норвежского спецназа и недоучившегося студента-зоолога, был не кто-нибудь, а президент Перу Хосе Бустаменте Риверо. Главу некогда великого государства тронуло напоминание о том, что инки были далекими предками перуанцев, к тому же экспедиция на копии плота древних мореходов обещала подхлестнуть интерес к обнищавшей стране, что сулило надежду на очередной кредит.
Странному норвежцу разрешили построить плот из бальсового дерева на территории военно- морской базы в порту Кальяо, что в 40 километрах от Лимы. Так началась легенда по имени Тур Хейердал.
У Хейердала не оставалось выбора — его романтическая гипотеза о том, что американские индейцы в древности могли совершать плавания в Полинезию, у серьезных ученых в лучшем случае вызывала улыбку, в худшем — презрение и насмешки. Так, почтенный доктор Спинден, президент Клуба исследователей и директор Бруклинского музея, даже не стал тратить время на чтение рукописи Хейердала и, как сделал бы каждый в разговоре с тихим сумасшедшим, дал норвежцу простой совет:
— Знаете что, молодой человек, попробуйте-ка сами проплыть от берегов Перу до тихоокеанских островов на бальсовом плоту!..
И молодой человек попробовал. И дошел. Всего за 101 день. В Кальяо доставили девять бальсовых бревен из Эквадора — в Перу они росли слишком далеко от побережья. Во времена инков поступали точно так же. Плот длиной 13,5 и шириной 5,5 метра построили без единого гвоздя — ни в чем не отступая от старинных описаний. Это была конструкция средней величины — у инков встречались плоты куда больших размеров, они выдерживали груз до 36 тонн.
Итак, корпус плота сделали из бальсы, поперечины — тоже. Палубный настил — из бамбука. Двуногая мачта — из мангровой древесины. Кубрик — из того же бамбука и покрыли камышом. На прямом парусе изобразили лик бога-изгнанника Кон-Тики Виракочу — отсюда и название плота.
Древняя перуанская легенда гласит, что Виракоча стал изгоем еще до прихода инков с берегов озера Титикака и что он исчез за океаном вместе со своими верными спутниками. Изгнанники отправились туда, где заходит солнце...
Плот был построен, но ни в одной хронике не сохранилось упоминаний о том, как управляли своими судами древние инки. Хейердал уповал на парус и выдвижные шверты — гуары. А также на попутный ветер, течение и свою счастливую звезду...
В день отплытия в порту Кальяо собралась большая толпа провожающих: перуанские чиновники, морские офицеры, дипломаты, журналисты и просто зеваки. С шестью мореплавателями прощались с опаской — всем было известно мнение экспертов: «Кон-Тики» на полпути развалится и потонет.
У Хейердала и его товарищей брали автографы, искренне веря, что видят их в последний раз. Команда «Кон-Тики» дала подписку о том, что «ни к кому никаких претензий не имеет и не будет иметь впредь».
До ближайшей полинезийской суши было около пяти тысяч километров. Это примерно столько же, сколько от Сан-Франциско до Исландии или от Исландии до Эфиопии...
Ровно через полвека — день в день — Тур Хейердал снова в Кальяо. Играет духовой оркестр, кругом бело от офицерских кителей, звучат торжественные речи, а старый мореход открывает мемориальную доску в честь пятидесятой годовщины плавания «Кон-Тики».
