1863 году, сразу вызвав большой интерес. Крутые ступени извилистого туннеля приводят в просторный главный зал пещер. Тут сухо, и без труда могут разместиться человек 150. Разделенный мощными естественными колоннам готическими конусами, уходящими в вышину, долгое время этот зал служил храмом для католиков, подвергавшихся преследованиям.
От главного зала разбегаются в разные стороны несколько коридоров, ведущих в небольшие камеры, в одной из которых выдолблен 15-метровой глубины колодец, где и сейчас вода чиста, и свежа. Пещеры имели туннель, ведущий прямо в береговые скалы. Просто идеальное укрытие, которое использовали пираты и контрабандисты. Тут прятали добычу и пережидали опасность.
Пещеры в средние века служили тюрьмой и местом пыток, о чем говорят человеческие кости, найденные здесь при исследованиях. К сожалению, художник, подготавливая стены пещер под роспись, несомненно, уничтожил свидетельства прежних времен. Но пол пещер еще раскопкам не подвергался, и местные археологи надеются на новые находки, которые расскажут о тысячелетней истории маргейтских пещер.
А. Беркович
Страны и народы: До моря — 911 метров. Портрет немцев в европейском интерьере
На протяжении нынешнего века слово «немец» в России и некоторых других европейских странах вызывало реакцию от весьма положительной (самое начало и конец века) до крайне отрицательной (середина века). Но никто в Европе, наверное, так не соединен общностью судьбы, как россияне и немцы, часто даже не подозревая об этом. Эта соединенность парадоксальным образом проявилась даже в наиболее драматические для нас годы, когда мы готовились к войне и воевали друг с другом.
Я всегда восхищался нордической невозмутимостью своего друга Фрица Венглера. Лет десять тому назад нам довелось вместе слетать в Сибирь. Мороз стоял под сорок, в Иркутске все трещало и скрипело, и я думал лишь о том, как после короткой прогулки и захода в центральный универмаг поскорее вернуться в гостиницу «Ангара» и любым способом согреться. На площади к нам подскочил плюгавый фарцовщик в вишневых полусапожках и, безбожно искажая немецкий язык, предложил:
— Феркауфен битте дубленка, — схватив Венглера за рукав, он назвал цену, — драй гундерт рубль.
Венглер вопросительно посмотрел на меня. Я сказал фарцовщику:
— Попрошу вас убраться, мы ничего не продаем.
Тот, однако, не унимался:
— Битте феркауфен дубленка.
— Что он желает? — спросил Фриц.
— Он желает, чтобы ты продал ему свое меховое пальто.
— Но я не могу его продать, — Фриц растерянно развел руками.
Дубленка была казенной, ее, как и меховую шапку, набросил на Фрица прямо на аэродроме мой коллега, тогдашний корреспондент «Известий» в Иркутске Леонид Капелюшный — ему передали из Москвы, что гость из ГДР фактически раздет. Фриц, очевидно, считал, что Сибирь настолько согрета энтузиазмом масс, что прилетел в демисезонном пальтишке на рыбьем меху и в берете, который аккуратно повторял форму его большой головы.
Сибирь представлялась Венглеру чем-то вроде охваченного всенародным порывом преобразований седьмого материка (строили Байкало-Амурскую магистраль, смысл которой так и остался загадкой XX века). Его восхищало все: даже иркутский фарцовщик, предложивший за смехотворную цену раздеться на сорокаградусном морозе. Размах чувствовался во всем...
Фриц Венглер представляется мне типичным немцем. Берлинец, смутно помнивший войну, он знает гречневую кашу лишь по маю и лету 45-го года и к нашему времени забыл ее немецкое название. В раннем возрасте он воодушевился идеей социализма — немцы рано зажигаются общественными идеями, какими бы невероятными они ни казались, — и по заданию партии вел предвыборную пропаганду в Западной Германии, за что был посажен там в тюрьму. Отсидев, все свои силы посвятил строительству светлого будущего на Востоке Германии. Хороший журналист, лауреат всевозможных творческих премий ГДР, перед объединением страны он уже был заместителем главного редактора центральной газеты «Берлинер цайтунг».
В прошлом жестянщик, Фриц (уменьшительное от Фридрих) всюду возил с собой кое-какой инструмент. Когда в гостинице «Ангара», где мы поначалу обосновались, в обоих наших номерах вышли из строя унитазы, невозмутимый Фриц, закатав рукава, разложил инструмент и починил оба туалета. Бывают же дурацкие совпадения: в Братске, куда мы потом полетели, туалеты также были не в порядке. Не считая свою работу унизительной и меньше всего ожидая благодарности от администрации, он еще раз привел в порядок оба унитаза. Читатель не поверит — но и в гостинице поселка Листвянка на Байкале, куда нас забросила судьба, в обоих туалетах не работали бачки для слива воды. Фриц молча починил и их.
Говорят: два совпадения — это явление. Но Фриц жил по своим правилам. Даже если бы все гостиничные туалеты Советского Союза в один день оказались поломанными, он ни на миг не потерял бы веру в исторического победителя, светоча мира и прогресса для всех народов земли. Фриц во всем любил порядок.
Кажется, таких типичных немцев я больше не встречал — ни в России, ни в самой Германии, в которой проработал много лет в качестве корреспондента «Известий». Мы частенько виделись с Фрицем, и он всегда оставался верен себе. И остался самим собой после объединения Германии, которое, кстати, стало для него величайшей личной катастрофой, разломом в судьбе, если хотите, крушением мироздания.
Я далек от мысли иронизировать над ним. Мои симпатии к Фрицу остались прежними. Подчеркивая типичность Фрица, я хотел сказать, что любовь к порядку, организованность, верность себе пожалуй, внутренний стержень, важнейшее национальное качество немцев.
Эти качества немецкой натуры русскими были схвачены давно, при Петре Первом, до Петра отражены в литературе, хотя иногда и с легким — а то и не очень — оттенком иронии. Помните повесть Лескова «Железная воля» о молодом немце Гуго Карловиче Пекторалисе, который приехал в расхлябанную и невнятную Россию, противопоставив ей свой внутренний порядок и железную волю? Его борьба закончилась трагически: на масленицу он поспорил с батюшкой, что съест больше, чем тот, блинов, и, вопреки пословице «блин не клин, брюхо не расколет», умер от переедания прямо за столом. Ибо, «что русскому хорошо, то немцу — смерть».
В той же повести приводятся слова русского генерала о немцах: «Какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее». Дескать, немцев мы лаптями закидаем, а их хваленая железная воля только до беды способна довести. В общем, нам свойственно отдельные недостатки россиян противопоставлять немецким достоинствам, и — естественно — идеализировать первые. Но это в прошлом. Недалеко от меня на берлинской Вальдоваллее проживал бывший начальник военной контрразведки ГДР, бывший советский разведчик, участвовавший в покушении на гитлеровского наместника в Минске Вильгельма Кубе (об этом фильм «Часы остановились в полночь»), кавалер восьми советских и бесчисленных гэдээровских орденов, генерал в отставке Карл Кляйнюнг. Низкорослый, крепкий, подвижный, с поредевшими седыми волосами и вздернутым, совершенно не арийским носом, — он тоже до конца остался верен себе: после объединения над его домиком еще долго развевался гэдээровский флаг. Исторически необходимое и неизбежное воссоединение Германии он, как и Фриц Венглер, воспринял почти как конец света. В переносном смысле конец этот наступил для многих в ГДР, для тех, кто поверил идее и готов был за нее стоять. Удивительное сочетание: идеализм и сугубая
