— И все погибло в одну ночь!
— Отчего?
— От цунами, конечно.
— Послушайте, Биргит. Цунами опасно только кораблю, стоящему на якоре. Вы можете представить, чтобы весь минойский флот одновременно оказался у береговых причалов?
— Разумеется, нет.
— Вот именно. Большинство судов всегда в плавании. А в открытом море цунами даже лодке не сможет причинить вреда!
— Хорошо, флот мог уцелеть, — согласилась Биргит, — но люди, города, посевы... Ведь цунами было?
Да, цунами, бесспорно, было: следы его найдены и на Крите, и на других островах. Но насколько губительным оно могло оказаться для минойской цивилизации? Дело в том, что цунами многократно усиливается, если попадает в клинообразные бухты с широким входом (именно такие бухты были на Яве и Суматре). Вблизи же прямого, малоизрезанного берега Крита разрушительные свойства гигантской волны могли быть слабее.
О силе цунами при извержении Тиры-Санторина судят по находке пемзы на острове Анафи, что в 25 километрах к востоку от Санторина. Волна занесла пемзу на холм высотой 250 метров! Но вот что удивительно: эта пемза лежала на восточном, дальнем от Санторина берегу Анафи, а на западном берегу слой пемзы был обнаружен всего в шести метрах выше уровня моря.
Это парадоксальное обстоятельство означает, скорее всего, что 250-метровая волна была результатом сложения как минимум двух волн.
Я говорил в Москве со специалистами-физиками. Цунами, пройдя 120 километров от Санторина до Крита, могло ослабнуть в 15-20 раз. Следовательно, высота волны у северных берегов Крита могла не превысить шести-восьми метров, что не представляет опасности для цивилизаций, даже древних.
— Значит, люди и города Крита могли уцелеть? — задумчиво сказала Биргит. — А как же Атлантида? Она-то погибла.
— Платон загипнотизировал нас всех. Но сами-то вы верите в конец света? — спросил я.
— Не верю, — девушка засмеялась. — Поэтому, наверное, и живу на вулкане.
— И минойцы тоже не верили. Это был удивительно жизнерадостный и жизнестойкий народ. И судьба хранила его — не для того же, чтобы он исчез без следа!
Я попал на остров Неа-Каменеи из-за того, что служащие Акротири устроили забастовку. Раскопки были временно закрыты, я слонялся по крохотному причалу у подножия красных скал и увидел катер. Несколько человек поднимались на борт. Капитан приветственно махнул рукой...
Черный лавовый «паук» медленно разбухал прямо по курсу. Лет триста назад на его месте свободно катились волны. А потом... Потом произошло то, о чем писал в своем дневнике французский монах- иезуит.
...Утром 18 мая 1707 года моряки увидели посреди санторинской бухты что-то черное, выступающее из-под воды. Они решили, что это останки затонувшего судна, и поспешили туда, но... напоролись на скалы. Так впервые Неа-Каменеи показался на поверхности.
Через три дня несколько смельчаков высадились на нем. Но скалы вдруг зашевелились у них под ногами, и люди в ужасе попрыгали обратно в лодки. Вскоре остров достиг в высоту шести метров...
Тем временем море в бухте непрерывно меняло свой цвет: то зеленый, то красный, то желтый. Тяжелый дым подымался из глубин моря, окутывая новорожденный остров...
Мы высадились в бухточке с водой ядовито-зеленого цвета. У застывшего лавового потока стояло несколько туристских судов. Вереницы людей поднимались по тропе к кратеру.
— У вас есть полтора часа, — сказал капитан-грек. Я с тоской посмотрел на толпы туристов.
— Капитан, и бы хотел задержаться...
— Это будет отдельный рейс, — грек с сочувствием посмотрел на меня. Я протянул ему деньги.
— Хорошо. Я отвезу туристов и вернусь. В шесть вечера. Кратер находился на высоте чуть больше ста метров. Я поднялся к нему вместе с туристами, потом сошел с тропы, углубившись в хаос черных глыб. Через час тропа, ведущая к кратеру, опустела. Еще через час опустел и остров. В одиночестве я вновь поднялся к кратеру.
Солнце перевалило через зенит. Легкий дымок над кромкой кратера смешивался с дрожащим от зноя, почти осязаемым воздухом. Кратер был пуст, вулкан неподвижен, тишина звенела в ушах — и снова, как бывало не раз на Камчатке, я почувствовал то, что не поддается объяснению: словно громадное живое существо скрывается где-то в глубине кратера.
Ощущать это было невыносимо, и я спустился вниз, к лавовым потокам. Там, среди острых углов и граней, можно было найти тень и отдохнуть. Вдруг на плоской, похожей на надгробье, плите я заметил фигуру Минойца...
— Тысячелетия наши предки жили на вулкане, и никто не мог предположить, что внутри него копится огонь. Стронголи был похож на цветущий сад. Шумели леса, строились города. Вот здесь, на этом месте был центр острова...
— Где стоял золотой храм Посейдона, в котором собирались цари, — подсказал я, припоминая Платона,
— Мы не строили храмов на Стронголи. И Посейдон не был нашим богом, — возразил Миноец. — И царей у нас тоже не было. Мы прославляли богиню Плодородия, ей посвящали свои фрески — и она предупредила нас...
— Как?
— Одна из жриц сказала, что видела будто огонь и дым пожирают наши города. «Надо уходить с острова», — объявила она, но никто, конечно, не послушался. Потом она пришла снова и сообщила, что священная синяя птица бросила свое гнездо. Надо последовать ее примеру. Но разве людей можно уговорить словами? Люди подчиняются необходимости.
— И что же заставило вас?
— Простая вещь. Вода...
Я разлепил отяжелевшие веки. На том камне, где сидел Миноец, сверкал солнечный блик.
Вода. На вулкане это самая большая ценность. Перед извержением вода могла стать непригодной для питья. Источники вообще могли иссякнуть, уйдя в недра просыпающегося вулкана. И это, возможно, спасло минойцев от гибели: отсутствие воды — самый сильный стимул к переселению.
Хотелось пить. Я отхлебнул из припасенной бутылки и пошел вниз, к бухте.
Вечера я любил проводить в таверне со странным названием KANABA. Ближе к полуночи столики освобождались, и официант Георгиос подсаживался ко мне.
Мешая английский с русским, я рассказывал молодому греку о его славных предшественниках- минойцах, о том, какая у них была замечательная жизнь и как вдруг 35 веков назад всему пришел конец.
— Я уверен, что Санторин не виноват в этом, — говорил я, — но доказать его невиновность не могу!
Мне казалось, что грек слушает меня только из вежливости, однако я ошибался. Однажды Георгиос положил на мой столик свежий выпуск греческого журнала «Эпта», целиком посвященный раскопкам на Санторине. И теперь уже он, путая английский с греческим, пытался объяснить мне содержание публикаций.
Абзац за абзацем мы преодолевали статью Христоса Думаса — профессора доисторической археологии Афинского университета, человека, возглавившего раскопки после смерти Маринатоса.
И наши усилия были вознаграждены. Думас писал о том, что, по последним данным, санторинская катастрофа произошла почти на сто лет раньше, чем предполагалось. Точную дату извержения подсказали срезы калифорнийской секвойи и ирландского дуба (возраст этих деревьев-долгожителей может превышать
