легенда о том, как появился святой у стен осажденной крепости, держа в руках факел...
Наш путь лежит на западное побережье острова, в места, воспетые Гомером.
О том далеком времени, когда керкирийцы поклонялись богам Олимпа, сохранилось немало свидетельств. И, в первую очередь, — археологические находки: уникальный каменный «фронтон Горгоны», созданный, вероятно, в 585 году до н. э. и украшавший храм Артемиды; фрагмент фронтона храма с изображением Дионисия; медные скульптуры Афродиты и т.п.
Да и название — Керкира — тоже связано с греческой мифологией. Нимфа Керкира, дочь реки Асопу, ослепила своей красотой бога моря Посейдона. Он украл ее, отвез на остров; их сын Феак стал отцом всех феаков, первых жителей острова. Только много столетий спустя, в византийские времена, остров стали называть Корифо (по-гречески «вершина»), поскольку над акрополем возвышались две вершины. Тогда же появилось и латинское название острова — Корфу. Но греки, как уже говорилось, по-прежнему верны нимфе Керкире...
Дорога бежит по просторной долине. Деревни — дома под красными черепичными крышами, беленые стены, прикрытые листвой оливковых деревьев, — следуют одна за другой. Это знаменитый плодородный луг Ропа. Чем ближе к побережью, тем холмистее становится местность, и вот уже серпантин дороги кружит по склонам гор.
Одна из западных точек острова — Ангелокастро («Крепость ангелов»). На вершине скалы сохранились развалины византийской крепости XIII века. Здесь день и ночь несли дозор стражники, охраняя побережье от венецианского флота. В случае опасности зажигали факелы, и свет их был виден в Керкире.
Неподалеку от Ангелокастро, чуть южнее — Палеокастрица («Старая малая крепость»). Это место, застроенное сегодня отелями, весьма любимо туристами, потому как пляж Палеокастрицы вокруг шести заливов — один из самых красивых на острове. А когда-то здесь разворачивались события, участником которых был легендарный Одиссей...
Монастырь Палеокастрица стоит на возвышенности. Его ворота открыты для всех. Я хожу по мраморным плитам двора, любуюсь светлыми стенами, увитыми лиловыми и красными цветами, невольно слушаю то немецкую, то английскую речь в разных уголках двора, вижу, как бросают люди монетки в колодец, прикрытый металлической решеткой, но меня непреодолимо тянет к монастырской стене, за которой открывается вид на море.
...Обрывистые, покрытые зеленью берега. Пенная полоса прибоя. Прозрачно-голубые заливы. Вдали от берегов они темнеют, наливаются синевой, и эту синеву, подобно кораблям, вспарывают скальные островки.
Откуда-то появился Георгий. Он тоже долго смотрел на море, а потом, показав на островок, похожий на древнегреческую триеру, сказал:
— Корабль Одиссея.
И тут же последовала легенда. Возвращаясь домой, Одиссей, царь Итаки, остановился на острове феаков. Они гостеприимно приняли его, потом снарядили корабль и доставили Одиссея на родной остров. Но на обратном пути разгневанный Посейдон (греческие боги ведут себя как люди) превратил корабль феаков в скалу.
— Самое интересное, — заметил Георгий, — что Гомер упоминает в «Одиссее» о пребывании своего героя на острове феаков и описывает, похоже, именно ту картину, которую мы сейчас видим: заливы, Большое море, каменные острова...
«Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» — откуда-то из глубин памяти всплывают строки. Может, и правда все это было? И уже спадает глянец с пейзажа, и видятся древний город Алкинос на месте Палеокастрицы, и дочь царя феаков Навсикая, которую здесь, у ручья, повстречал герой Гомера, и дружные взмахи гребцов на триере, увозящей Одиссея...
Может быть, из тех времен пришел древний символ острова — изображение триеры, которое так часто встречается на Корфу и сегодня?
— Хотите увидеть творение мастера XII века? — спросил Георгий и, не дожидаясь ответа, пообещал: — Не пожалеете.
Дорога шла вдоль восточного побережья, на север. Справа — берег моря, изрезанный бухтами, солнечная синева; слева — невысокие горы, покрытые, как, впрочем, повсюду на острове, густой зеленью. Вглядываюсь в нее, чтобы различить, что же за растения образуют этот зеленый покров. И тут вспоминаю слово — маквис! Так ботаники называют формацию растений из вечнозеленых кустарников и деревьев, которая встречается в странах со средиземноморским климатом. Да, это был именно маквис — живое буйное переплетение можжевельника, мирта, дикой фисташки и еще каких-то незнакомых растений и трав. А рядом — серо-зеленая листва оливковых деревьев, прорезанная темными пиками кипарисов...
Под кронами олив, у могучих узловатых стволов, разложены черные сети с мелкими ячейками. Наступало время сбора урожая, и ни один плод не должен был пропасть. Ведь это достаток крестьянина — греческие оливки и оливковое масло знают во всем мире.
Сейчас на острове около четырех миллионов оливковых деревьев — серьезная отрасль экономики, ничего не скажешь. А между тем — как это ни парадоксально — засадили остров оливами во времена правления венецианцев. Они обязали керкирийцев разводить оливы, и, наверно, многие могучие ныне деревья помнят, как это начиналось: ведь оливы живут четыреста лет и дольше.
Впрочем, с подобными парадоксами мы еще не раз встретимся на острове: война, кровь, пожары (какая оккупация обходится без этого?) и благие начинания завоевателей (диктуемые зачастую своими интересами), которые ложились в копилку культуры исстрадавшегося народа.
Дорога привела нас в городок Кассиопи, стоящий на северном берегу. Здесь, как почти во всех деревнях-городках острова, сохранились следы давней истории: церковь XVI века, построенная на месте храма Зевса, развалины крепости на холме, маленький, оживленный порт с белыми корабликами. Но мое внимание привлек скромный обелиск из белого мрамора, стоящий на пристани. По бокам его лежали две старинные, заржавленные пушки.
— Это памятник неизвестному солдату, — пояснил Георгий. — Греку, итальянцу, французу — каждому, кто погиб на этой земле. А пушки — с затонувших неподалеку венецианских кораблей. Знаете, — помолчав, добавил он, — надо пройти через века страданий, чтобы подняться до всепрощения...
От Кассиопи мы повернули в глубь острова, словно отвернувшись от моря. Так же отвернулись от него когда-то те, к кому мы сейчас едем. Они бежали от врага в глубь острова, ища укрытия в высоких горах. Машина с трудом справляется с подъемом. Все меньше оливковых деревьев, кругом — обнаженный серый камень. Дальше не проехать.
По узенькой тропке спускаемся к домам деревни Перитиа. В нос бьет острый овечий запах, пахнет и разогретым на солнце камнем, пожухлой травой. Кругом — желто-зеленые горы, они цепью уходят к горизонту. Георгий показывает на одну из них: это Пантократор, 906 метров, самая высокая на острове. Неподалеку от этой горы добывают белый камень.
Дома в Перитиа стоят кучно — большие, возведенные из грубо отесанных камней. Мостовая, выложенная камнем, ведет к церквушке, сложенной из таких же камней. Деревня словно вымерла — ни души. Вдруг из-за домов послышался собачий лай. Идем туда и видим такой же каменный дом, но явно обитаемый. У крыльца стоит машина и несколько столиков под тентом — таверна.
Присаживаемся за столик, и хозяин, молодой еще, приносит запотевшие бутылки колы. Он охотно вступает с нами в разговор, рассказывает о своей деревне. Ему помогает Георгий.
— Вот так и живем здесь вдвоем с женой, да еще два пастуха стадо держат... Но народу приезжает много, некоторые пешком через горы приходят — посмотреть, как жили наши предки. Потому и открыли мы таверну. Решили что-то вроде музея под открытым небом создать.
— А государство помогает? — спрашиваю у хозяина.
— Мало. Все дома частные, каждый сам должен думать о ремонте и сохранности своей «крепости».
