У дома Люсьена располагается большой огород, и кто-то из семьи всегда копается на грядках — выращивают маис, огурцы, помидоры, салат, сорго и прочие культуры для пропитания и на продажу. Работы ведутся круглый год, и один урожай снимают за другим. Зимы там нет, поэтому отдыхать некогда. Люсьен доволен своей семьей и уверенно смотрит в будущее.
— И что, твои дети не балуются и родителей не расстраивают? — ехидно поинтересовался я однажды.
— Бывает, но редко. У нас с этим строго, — многозначительно ответил Люсьен.
— Что ты имеешь в виду?
Люсьен внимательно взглянул на меня, помолчал, потом коротко ответил:
— Предков боятся.
Если бы я услышал это от российского школьника, то сразу бы понял, что речь идет о вполне живых родителях. Здесь имелось в виду другое. Мне часто приходилось слышать о культе умерших родственников, исповедуемом в этих краях, знаменитом и страшном Буду, поэтому я не стал изумленно таращить на собеседника глаза и тем более ввязываться с ним в спор по этому темному вопросу.
— Мда-а, конечно...
Видимо, Люсьену понравилась столь разумная для белого человека реакция на подобные слова. Бенинцы привыкли, что непосвященные в африканские дела чужестранцы относятся к таким рассказам с большим недоверием.
— А что будет тому, кто не послушается? — полюбопытствовал я.
— Что будет... Заклятие наложат, а больше ничего не будет.
— Ну и что с ним произойдет? -жаждал я подробностей.
— Может и помереть, если не одумается, — ответил Люсьен, сурово взглянув на меня.
Он рассказал мне про своего деда, которого все боялись при жизни и еще больше боятся сейчас, когда он уже лет двадцать как в могиле. Люсьен рос подвижным и свободолюбивым мальчиком и не хотел слушаться сварливого и назойливого деда. И вот однажды вышедший из себя дедушка повел сорванца во двор, указал ему на бегавшего там цыпленка и сказал, что этого цыпленка тоже зовут Люсьен. Потом он прочитал над птенцом заклинание, приговаривая, что маленькая птичка по имени Люсьен будет расти за счет плоти и крови непослушного, несносного мальчишки Люсьена.
Поначалу это не показалось мальчику убедительным, однако, наблюдая каждый день, как быстро растет цыпленок, превращаясь в крупную курицу, впечатлительный Люсьен вдруг начал чувствовать, что слабеет. Дедушка не разговаривал с ним, и выносить это молчание было особенно тяжело. А силы мальчика и в самом деле уходили, перетекая в растущую птицу. Ему стало страшно, он побежал к деду просить прощения, и тот снял заклятие.
Несмотря на данную ему силу, дед, однако, не был деспотом. Он любил, защищал и всячески оберегал от несчастий всех членов семьи, даже тех, кто еще не родился. Он всегда участвовал в принятии родов. Дедушка обкладывал роженицу со всех сторон амулетами, а на груди и руках растягивал крест-на- крест освященные веревочки, призванные связать жизнь рождающегося ребенка с жизнью матери и со вселенской Жизнью.
Я знал, что один из старших братьев Люсьена учился в России в военном училище и привез оттуда белую жену. Звали ее Катьа. Сначала они жили в городе, но потом, когда стал назревать вооруженный конфликт с соседним государством, брата отправили на границу, а жену он перевез в деревню под присмотр родственников. И она стала жить в их хижине. Потом ей что-то не понравилось, и Катьа переселилась во двор под навес.
Она завесила свою кровать противомоскитной сеткой и валялась с утра до вечера, читая одну и ту же русскую книжку без картинок. Когда она выходила из-под навеса, то обычно спрашивала, где можно поблизости найти телефон. Ела она отдельно, в основном, вареную кукурузу, никогда не смеялась и ни с кем не разговаривала.
А когда ее просиди настрелять из рогатки летучих мышей к обеду, она всегда отказывалась. Дедушке и многим женщинам она очень не нравилась. Однако далеко не все разделяли эту антипатию к Катье.
Днем она ходила в купальном костюме, а вечером надевала халат. Она была очень красивая, с длинными светлыми волосами, и жители деревни, в основном мужчины, забросив сезонно-полевые работы, сбегались поглазеть на нее. Приходили даже из соседних деревень.
Был у них в деревне один нехороший родственник, который начал говорить Катье, что скоро начнется большая война с соседней страной, погибнет человек пятьдесят, а может и все сто. Возможно, что и муж ее не вернется с войны. И тогда она должна будет, по традиции, выйти замуж за старшего неженатого брата, и что он как раз тот самый брат и есть.
Потом с такими же россказнями приходили и другие родственники, причем некоторые из них по ветхости возраста никак не тянули на братьев. Дедушке все это очень не понравилось, и он разогнал ухажеров. А потом вернулся брат и забрал жену в город. Больше он в деревне не появлялся, потому что боялся дедушку.
— А где они сейчас живут? — спросил я.
— Потом Катьа уехала обратно в Россию, а брат женился на местной. Потом еще на одной, и теперь у него две жены. У нас ведь полигамия, — по обыкновению пояснил Люсьен.
Другой его брат стал слугой фетиша. Он танцует на религиозных праздниках. Брат всегда был не такой, как все, несколько странный. Говорят, что это фетиш не дает ему покоя. Поэтому-то его и приняли в специальную школу. Там обучают религиозным танцам, заклинаниям, которые читают на священном обрядовом языке.
Это древний язык племени фон. Он почти не понятен нынешнему поколению, но очень почитается. По истечении «трех лун» брат сдал экзамен главному жрецу, тот нанес ему на тело татуировку — знак фетиша и дал ему новое имя.
После этого брат вернулся в семью и живет сейчас в деревне обычной жизнью, но во время праздников он танцует и священнодействует вместе с остальными слугами фетиша.
— А дочки твои чем занимаются? — спросил я.
— Помогают по хозяйству. Пока они замуж не выйдут, их нельзя отпускать далеко от дома, — ответил Люсьен.
Я не стал уточнять, почему, но мне вспомнился один интересный случай, произошедший, правда, в соседней стране Буркина Фасо, в пригороде столицы Уагадугу. Как-то вечером мы отправились с приятелем за пивом. Нужно было пересечь большой, с три футбольных поля, неосвещенный пустырь. По дороге догнали компанию девочек-подростков и спросили у них, где здесь ближайшая лавка.
Вместо ответа девочки с веселыми криками облепили нас со всех сторон, схватив за руки и обняв за плечи, и с озорным смехом повели по дороге. Похоже, им было страшно интересно прикоснуться к человеку другой расы, и они наперебой делились впечатлениями, взвизгивая от восторга.
Это были обычные школьницы лет четырнадцати, чистые и непосредственные в своих проявлениях, но я с тех пор стал лучше понимать, что означает известное выражение «африканская страсть». Когда из темноты показались жилые дома, девочки отпустили нас и продолжали путь на почтительном расстоянии и уже молча. Видно было, что за нравственностью в местных семьях следят строго.
Говорят, что в Африке дети сильнее привязаны к родителям, чем, скажем, в Европе. Может быть, это происходит оттого, что первые месяцы после рождения матери носят их у себя за спиной, и телесный контакт длится дольше? Что интересно, я ни разу не видел, чтобы ребенок, висящий в тряпке на спине матери, плакал. Обычно он крепко спит, прижавшись головкой к материнскому телу, даже когда его мама мчится на мопеде, прыгая на кочках.
— Ты все-таки не торопись помирать, — говорю я Люсьсну. — Может, пригодишься еще своим детям.
Люсьен задумчиво улыбается и пожимает плечами:
— Не нам решать...
Владимир Добрин
Бенин
