Там я внимательно осмотрел все помещение. Пламя зажигалки могло осветить лишь малую часть камеры, и я обошел ее кругом. Как я и предполагал, она была совершенно пуста, в ней не было ничего, кроме каменного гроба, где некогда находилось тело фараона, и разбившихся кусочков погребальной утвари.
Я обнаружил только одну полезную вещь, но, найдя ее, испытал больше радости, чем если бы нашел сундук с драгоценностями. Это была свеча, выпавшая у меня из руки в тот момент, когда Саид нанес удар.
Она нисколько не помогала спастись, но сам факт ее обнаружения явился для меня ответом небес на мои молитвы. Бензин в зажигалке мог кончиться в любой момент, тогда как свеча, оказавшаяся в длину не менее пяти дюймов, будет гореть несколько часов.
Расчистив от пыли место на полу, я взял два довольно крупных глиняных обломка, а между ними поставил свечу. Затем зажег ее, погасил зажигалку и сел рядом, прислонившись к каменному гробу, и, насколько мне позволяла раскалывающаяся от боли голова, постарался спокойно обдумать положение.
Было совершенно ясно, что Уна действовала по заранее намеченному плану. Исчерпав свои силы в сцене, устроенной прошлой ночью, она, вероятно, лежала рядом не смыкая глаз и придумывала, как лучше всего убить меня. В шесть утра она ушла к себе якобы вздремнуть пару часов, но вместо этого оделась и сразу же отправилась на поиски нужного человека. Саида она наверняка встречала раньше — скорее всего, он был ее гидом прошлой зимой в Луксоре — и знала, что это беспринципный негодяй, готовый за вознаграждение совершить любое злодейство. Она заранее подговорила его с неохотой отреагировать на предложение посетить гробницу Тутмоса III и этим усыпить возможные подозрения, будто меня намеренно заманивают туда. Это был верный шаг — она знала, что нежелание ленивого гида показать любопытный объект только возбудит мой интерес.
Я размышлял, мог ли сторож, давший Саиду ключ, быть причастен ко всему этому, и решил, что, вероятнее всего, он ни о чем не догадывался. Все сторожа гробниц фараонов жили здесь, у реки, и Уна просто не успела бы утром съездить сюда и вернуться в отель. На мгновение эта мысль оживила мои надежды. Саиду придется вернуть ключ, и сторож наверняка заметит, что к гробнице пошли мужчина и женщина, а вернулась лишь одна женщина. Он может поинтересоваться, что случилось с мужчиной, и, если объяснение не удовлетворит его, захочет лично проверить гробницу.
Эта надежда быстро рассеялась. Я представил, что сделал бы на месте Уны. Помимо дороги, по которой мы ехали, есть еще крутая тропинка, вьющаяся по отрогу к вершинам холмов.
Путешественник, выбравший ее, через сорок пять минут напряженного подъема оказывается на плоской вершине скалы, выше храма Дейр-элъ-Бахри, откуда открывается великолепный вид на окрестности.
Поднимаясь к гробнице Тутмоса III, мы прошли первые полмили именно по этой самойтропинке, ведущей на вершину холма, и лишь затем свернули с нее. Будь я на месте Уны, я остался бы сидеть там, где тропинки расходятся, велел бы Саиду отдать ключи сторожу и сообщить ему, что госпожа и господин отправились к гостинице Кука. Затем Саид мог послать шофера с машиной в объезд, а сам возвратиться, и подняться с Уной вверх по тропинке, а сторож бы оставался в уверенности, что мы ушли втроем.
Шофер — человек Уны и будет говорить только то, что она велит. Но что она станет делать, вернувшись в Луксор без меня?
Если я не появлюсь в Луксоре вечером, перед отправлением экспедиции, это обеспокоит моих друзей, и они задержат отъезд. К утру они поднимут тревогу и поставят на ноги полицию. За Уной будет послана погоня, сторожей допросят и узнают насчет ключа от гробницы Тутмоса III. В результате в ближайшие сутки я буду спасен, а Уне будет предъявлено обвинение в покушении на убийство.
Правда, я очень сомневался, что Уна окажется настолько глупа, чтобы поступить подобным образом. Скорее всего, она попробует заставить их поверить в то, что в последний момент я бросил их и решил остаться с ней.
Трудно представить, что они проглотят такое заявление, если оно не будет подкреплено запиской, написанной моей рукой, подделать которую ей вряд ли удастся.
Но надо ли ей вообще возвращаться в отель? У нее была машина, и, как только она переправится через реку, можно сразу же поехать либо на север, в Асьют, либо на юг, в Асуан. Оттуда послать несколько телеграмм: одну — от моего имени Бельвилям, с выражением сожаления, что пришлось покинуть их, и намеком на причину, по которой я это сделал, другую — своей горничной и еще две, подписанные ею и мной, — управляющему отеля, сообщающие, что ее горничная заберет из отеля наши вещи.
Во всем этом лишь одна деталь могла доставить Уне хлопоты — мое тело. Могли пройти дни, недели или месяцы, но рано или поздно кто-нибудь захочет спуститься в гробницу. И первое, что бросится в глаза — убранный деревянный мостик через пропасть, а когда его поставят на место, второе — мои останки в погребальной камере. И станет очевидным, что я умер не от несчастного случая или сердечного приступа, а брошен здесь намеренно, как в ловушке.
Неожиданно во мраке моего беспросветного уныния блеснул луч света — Уна не осмелится оставить мое тело в гробнице, если не хочет быть обвиненной в убийстве. Ей придется вернуться и забрать его.
Чем больше я думал об этом, тем сильнее становилась уверенность, что именно так она и поступит. Она могла снять слепок с ключа, изготовить его копию и ночью тайно проникнуть сюда вместе с Саидом. Они поставят на место мостик, вынесут тело наверх, спрячут его в какой-нибудь расщелине и завалят камнями так, чтобы его не обнаружили хотя бы несколько лет, а, может быть, и столетий.
Итак, когда же они должны вернуться?
Этот вопрос заставил заволноваться мой и без того возбужденный ум. Чем дольше тело будет находиться в гробнице, тем больше шансов, что его обнаружат, а как только это произойдет, им не избежать обвинения в убийстве. Мне казалось, что они не рискнут появиться здесь позже, чем через несколько дней. Им необходимо очень точно рассчитать момент возвращения — меня можно оставить здесь ровно на такой срок, чтобы не сомневаться в моей смерти, но ни на день дольше.
Но станут ли они ждать окончания этого срока, если каждый час удлиняет тень виселицы, грозившей им? Скорее всего, они появятся значительно раньше, когда сочтут, что мои силы достаточно подорваны, и я не смогу оказать сопротивления. Они просто вытащат меня и прикончат наверху в одном из оврагов.
От этой мысли пульс у меня забился быстрее. Если я прав, тогда еще есть возможность остаться в живых до их возвращения и попытаться улизнуть. Но как сберечь силы для схватки с ними?
Нельзя надеяться, что меня оставят здесь меньше, чем на пару дней, а без воды к концу этого срока я либо превращусь в бредящего лунатика, либо настолько ослабею, что не смогу ни ползти, ни связно мыслить. Следовательно, надо сейчас же, пока мой ум остр и подвижен, придумать, как перехитрить их.
В гробнице достаточно тепло, и, похоже, температура здесь веками оставалась постоянной, несмотря на то, что наверху скалы раскалялись от летнего солнца или остывали под холодным зимним ветром. Зная это, я разделся, собираясь осуществить задуманное.
Закончив приготовления к встрече Уны и Саида, я взглянул на часы: они показывали четверть третьего. У меня было ощущение, что я нахожусь здесь уже очень долго, и наверху настала глубокая ночь. Мы спустились сюда днем, в начале первого, и с тех пор, следовательно, должно было пройти более четырнадцати часов. Внезапно мой взгляд упал на горевшую свечу. Ее длина составляла теперь около трех дюймов, но за четырнадцать часов она бы сгорела целиком. Значит, сейчас только третий час дня, а не ночи, и я пробыл здесь всего лишь около двух часов!
Зная, что свеча потребуется позднее, я поспешно задул ее, и все вокруг погрузилось в абсолютную черноту.
Сидя в накопившейся веками пыли, несколько смягчавшей жесткость каменного пола, я размышлял, как вынести предстоящие двое или более суток пыток. В гробнице стояла такая тишина, что казалось, ее можно потрогать. До сих пор это не особенно беспокоило меня: сначала боль в голове позволяла ни о чем не думать, потом, когда она слегка стихла, я принялся размышлять об ужасах моего положения, а последний час постоянно двигался, и звуки моих движений наполняли камеру, эхом отражаясь от стен. Но сейчас я понял, что царившая здесь жуткая тишь может сыграть злую шутку с моими нервами. Я не припомню, чтобы кто-то смог прожить более трех-четырех дней без какой-либо жидкости.
