выливать воду из сапог и выжимать портянки: ведь температура воздуха была, как всегда в это время на Белом море, — всего несколько градусов плюс, а воды — и того ниже. На мне была телогрейка, вроде холода не чувствовал, а вот ноги от непрерывной сырости помню, сильно озябли...
И вот тут-то произошло чудо моего спасения, вероятность которого была ничтожно мала, но, как видите, оно все же свершилось!..
Другое судно нашей группы (а «зверобойка» в ту весну, как всегда, велась целой группой судов) могло ведь, в тумане, пройти совсем рядом со мной и меня не заметить. Однако когда оно проходило невдалеке от места моих злополучных работ, туман, как по заказу, приподнялся над морем, горизонт на некоторое время стал исключительно четким. Как мне потом говорили, с этого судна (а то был ледокол «Ленин») заметили на белом пространстве льда какой-то непонятный суетящийся предмет темного цвета: тюлень — не тюлень, совершенно непонятно что. А то, что на непрерывно меняющихся от приливо- отливных движений ледяных просторах мог оказаться одинокий человек, никому из них и в голову прийти не могло!.. Но все же, на мое счастье, столь странным явлением заинтересовались, решили подойти поближе. Подойдя же — только руками развели от изумления.
Помню, с мостика уже совсем близко подошедшего судна, в мегафон (по нашему морскому просторечью — «матюгальник»), обращаясь ко мне, прокричал вахтенный помощник:
— Кто вы такой и что здесь делаете?
— Из экипажа «Седова», провожу океанологические исследования, — бодро ответствовал я.
Там молча переглянулись и кто-то даже покрутил у виска пальцем — «не иначе, как сумасшедший».
Но, видимо, неловко было и сумасшедшего оставлять на корм рыбам, отчего и подошли совсем близко, спустили на лед трап, по которому я и взобрался на спасительный для меня борт.
«Ленин» связался по рации с «Седовым», узнал, где тот находится, и сообщил, что «готов сблизиться для передачи вашего члена экипажа, подобранного нами на льду в открытом море».
На «Седове», как мне потом рассказывали, от такой новости начался «легкий мандраж»...
Ведь всем без слов было понятно, какой крупной неприятности чудом избежали — старпом, стоявший на вахте во время моего схода с судна, да и сам Кочарава. При возвращении судна в порт, при повторной проверке обнаружилось бы, что на ледоколе нет одного человека, в «судовой роли» прописанного!.. ЧП!
Вот почему на «Седове», на котором я к вечеру все же оказался, старпом встретил меня яростной атакой, видимо, по принципу — «лучший способ защиты — это нападение»...
Но я в тот вечер был настроен весьма миролюбиво, дал понять старпому, что никаких претензий к нему не имею, и он успокоился.
Для моего миролюбивого настроения тогда были по меньшей мере две причины. О первой вы уже знаете. А вторая...
В тот же вечер судовой радист «Седова» вручил мне радиограмму, в которой моя жена сообщала из Москвы, что нашей семье из пяти человек (мы с ней да еще трое детей), дали, наконец, комнату в коммуналке. Это было сказочной удачей, поскольку тогда я, участник Великой Отечественной войны, будучи отправлен на фронт из Москвы, демобилизовавшись, ютился с семьей по углам...
Говорят, что беда не приходит одна. Но, как видим, и счастье тоже не приходит в одиночку.
Научный сотрудник Института истории естествознания и техники им, С.И.Вавилова Александр Филиппович Плахотник, Москва
Земля людей: Где замедляется время
Иорданцы не очень избалованы вниманием западных туристов, и поэтому здесь можно еще встретить арабское гостеприимство и доброжелательность в чистом виде, без задней мысли, без поиска выгоды. Если вам говорят: «Добро пожаловать», то наверняка не скажут в следующую же секунду: «Купи папирус!», как, к примеру, в Египте, где вытягивание денег из иностранцев за последние сто лет развилось в национальную страсть. Не слышно криков: «Бакшиш!», как только ты вытаскиваешь камеру. Если иорданец не хочет фотографироваться, он это скажет прямо, и никакие подачки его мнения не изменят. И когда мы собирались на съемки фильма о бедуинах Южной Иордании, многие знатоки говорили, что они чужих не жалуют и сниматься не любят. Некоторые даже предлагали заключить пари, что бедуинских женщин в фильме не будет. Мы старались в споры не вступать и тайно возлагали надежды на двух удивительных женщин, которые должны были открыть нам двери в мир бедуинов.
Эти женщины — американский врач Элеонора Солтер и австралийская медсестра Айлин Колман. Сорок лет назад они приехали в Иорданию, чтобы лечить бедуинов от туберкулеза, очень здесь распространенного. Они создали небольшую клинику на юге страны и оттуда путешествовали по всей Иордании, спасая людей. Позже они смогли открыть госпиталь в Акабе, но сами остались жить в своей клинике, высоко на горе, откуда открывается захватывающий дух вид на Моисееву долину — Вади Муса, а в ясные дни виден даже Израиль. Элеоноре восемьдесят лет, Айлин — шестьдесят восемь, но, несмотря на это, они все так же регулярно садятся в белый джип и выезжают в пустыню, осматривать своих пациентов. Их знают все — от простого кочевника до членов королевской семьи. И везде принимают как родных.
Дома у Элеоноры и Айлин мы нашли гостью восемнадцати месяцев от роду, в розовом комбинезоне и с постоянным выражением счастья на лице. Крошка Амал и ее сестра-близнец родились в пустыне, но Амал была слишком слаба, чтобы перенести зиму. В таких случаях бедуинской матери не остается ничего другого, как отдать все силы на воспитание более здорового ребенка; слабый же обречен. Такая судьба ожидала и Амал, если бы не миссионерки, которые забрали ее к себе. На время.
Следующий день должен был стать для Амал знаменательным — она возвращалась домой. Но ее дом сначала надо было найти. После долгих поисков мы нашли недавно оставленную стоянку.
— Все в порядке, — успокоила нас Айлин, — далеко уйти они не могли.
И действительно, еще минут через десять мы увидели палатку, разбитую у подножия скалы из красного песчаника. Навстречу нам бежала толпа мальчишек — братьев Амал. На руках у одного из них, Ибрахима, была ее чумазая копия — сестра-близнец. Восторгу семейства не было предела, нас пригласили в «дом из волос» — палатку, плотно сотканную из козлиной шерсти. Палатка перегорожена пологами на три части: для овец, женщин и мужчин. В женской части уже горел костер: готовили «менсеф» — традиционный обед кочевников — рис со специями и козьим или овечьим мясом.
Элеонора наскоро проинструктировала нас, непривычных: обед может выглядеть не очень аппетитно, но есть надо обязательно — иначе хозяева обидятся. Нас, впрочем, долго уговаривать не пришлось: если бы не хруст песка на зубах и не торчащий из середины блюда козлиный череп с остатками шерсти, я бы даже включил их палатку в путеводитель, в раздел «Рекомендуемые рестораны». Хозяева очень удивились, узнав, что мы ни разу не пробовали менсеф. Разговор зашел о гостеприимстве бедуинов; по традиции, путники могут найти пристанище в любой семье, им отдадут все самое лучшее и в течение трех дней никто не задаст ни одного вопроса.
После обеда все занялись своими делами. Мать семейства, Нура, кормила грудью очередного младенца, другие женщины поили овец и коз, а я тщетно пытался вернуть свои солнечные очки, которые Ибрахим попросил на минутку, только примерить. После длительного спора я махнул рукой, и Ибрахим стал их обладателем.
Вот так, по мелочам, наступает цивилизация. Кочевые племена жили в этих местах тысячелетиями. Каждый год они проходят сотни километров в поисках новых пастбищ для скота, но многие теперь предпочитают перевозить свои палатки на грузовиках, а не навьючивать на верблюдов. Верблюды —
