взгляда», чему поразился когда-то профессор де Верженн.
Мы вспомнили о нем потому, что в любимой профессором «Буре» Шекспира Калибан, с которым де Верженн сравнивает самозванного Голкондского принца, тоже плачет. «Я плачу от того, что я проснулся».
Проснулся Иван Тревогин. И нет больше ни Ролланда Инфортюне, нет Голкондского принца. Да и есть ли оно на свете, это Голкондское королевство? Есть ли в далеком синем океане этот таинственный остров Борнео, где он собирался строить свою Иоаннию? Нет, нет ничего.
А есть свинцовое петербургское небо, холодные туманы над Невой по утрам, а по ночам, каждый час, крики часового: «Слу-у-шай!»
Есть сырая холодная камера-одиночка в «секретном каземате» Петропавловки. Вот и сидит он перед железным столиком и при свете свечи выводит пером все достопамятные события всей своей недолгой жизни. А иногда и невольно слезы выкатятся из глаз — больно уж нескладно жизнь сложилась.
Собственно говоря, тогда, в самый первый раз, когда он, бродяга-матрос, пришел в студеный февральский вечер к князю Ивану Сергеичу Барятинскому, то он ничего скрывать не стал, всю правду стал рассказывать. Только потом побоялся, что князь заподозрил что-то неладное и собирается отправить его в Россию как арестанта.
Тогда-то он и решил бежать из Парижа в Руан или Гавр, а оттуда уж добираться до блаженного острова Борнео, о котором ему как-то сказывал матрос французский Ролланд Инфортюне, побывавший там. Зачем он стал воровать серебро и заказывать знаки королевские, расскажем позже.
Пишет он подлинную и печальную жизнь Ивана Тревогина 18 июня 1783 года. Ровно через месяц, 18 июля, ему исполнится 22 года. А уже и Бастилия была, и вот сейчас Петропавловская крепость. И забит в железа был не раз. Забит был в железа еще с самого детства. Обижен был так, что жизнь эта показалась чужой, ненастоящей. А настоящая жизнь была только в мечтах. Как во сне.
А случилось это так.
Родился он в Малороссии, в небольшом городке Изюме. Отец его, Иван Тревога, был выходцем из Польши, не богат, но «способен к живописному рукоделию». Тогда в городе Изюме соборную церковь расписывал славный итальянский иконописец по имени Венедикт, которого призвал в Россию еще Петр Первый. И попал Иван Тревога-старший к иконописцу Венедикту в ученики, сам стал преискусно расписывать церкви, был первым и любимым учеником итальянского художника, а после смерти его и прямым наследником. Знаменит стал Иван-старший, разбогател, дворянство получил. И тогда решил жениться. И жена досталась красивая и с большим приданым, Александра Богуславская, дочь сотника. И родился у них первенец, назван был тоже Иваном, через несколько лет родился сын Федор, а в 1767 году — меньшой, Даниил.
«В то время, — пишет Иван Тревогин, — был мой отец зван в Змиевский монастырь, куда он приехав, после несколько времени вдался в очень худую страсть, в которую обыкновенно все славные художники вдаются: то есть в пьянство. В 1770 году, проезживаясь пьян с монахами в шлюпке по реке у вышеупомянутого монастыря, был нечаянно шлюпкою опрокинут и, за неумением плавать, оставлен в оной вечно».
Молодая вдова, оставшись с тремя малолетними детьми, переехала из Изюма, продав свой дом, в село Гороховатку, где у нее еще был дом с загородным двором, мельницами и садами, и решила сама вести хозяйство.
Когда Ивану исполнилось одиннадцать лет, мать его повезла в город Харьков, где он, «по природному своему дарованию к живописи, подобно отцу», был принят в училище, «и тотчас же стал обучаться живописи и математике, а немного времени спустя писать и читать по-российски, потом французскому языку, истории, географии, архитектуре, некоторой части артиллерии, фортификации, писать красками с, натуры, отчасти музыке и театральному искусству». Мальчик Ваня Тревога был способен во всех предметах, особенно в живописи и географии, был весел и резв. Но вот случилось несчастье.
«Однажды в самый светлый воскресный день Пасхи, будучи голоден по той причине, что в субботу я был наказан своим дядькою за невыучение урока на целый день голодом, хотел голод свой утолить. Я знал, где хлеб лежал, и, пошедши туда, отворил шкаф и взял оттуда кусок оного в то время, когда в том месте никого не прилучилось, а потом и начал есть по ребячьему обыкновению. Служитель то увидя, сказал про то дядьке, который, во-первых, почел за ослушание, а во-вторых, за воровство, наказал без всякого помилования в день Пасхи и велел ученикам называть меня вором». Несчастье одно не приходит.
Ваня Тревога особенно любил читать, и библиотекарь, благоволивший к нему, часто давал ему книги на дом. Ваня держал их в своем сундуке.
«По прошествии некоторою времени зделалась у одного учителя пропажа: была уворована у него шуба. Был обыск, нигде не нашли, напоследок начали искать и в сундуке Ивана Тревогина. Оная не найдена, но сысканы книги, которые он взял в библиотеке. Директор почел, что они заворованные, и посадил Тревогу в железа, и сам пошел к губернатору, который приказал его за то наказать».
Ваня на следующий день бежал, ночью стучался в двери своего друга и просил помощи и защиты. Но двери ему не открыли. Ночь он провел в стогу сена, где его и нашли люди, посланные директором на поиски беглеца.
«По приведении велел директор принесть розг и положил их столько, что увидел всю спину облитою кровью».
Печальна вся история жизни Ивана Тревогина. К матери он вернуться не мог. К тому времени она совсем обеднела, да и на плечах вдовы было еще двое детей. Жизнь бросала его по многим городам России. И всюду его преследовали нищета, голод, холод.
Сам он в конце своей истории напишет: «испытывал я щастие свое без всякого успеха, в питомцах, гардеробщике, живописце, архитектурном подмастерье, в регистраторе губернском, в придворной конюшенной, в корректоре сенатском, в стихотворце, в прожектере, в мужике, матросе и прочие, думал, наконец, чем бы таким мог найти посредством уважения к себе. Наконец и вздумал сделать себе платье и неизвестные знаки, какие приличны знатным людям, да под именем князя ехать куда и принять службу. Я знал, что Борнео остров никому почти нигде не известен, так под именем онаго владетеля нещастного щастие свое отведывать пожелал».
В начале июля 1783 года дело секретного узника Петропавловской крепости Ивана Тревогина близилось к концу.
За то время, что узник сидел в сырой одиночной камере, Степан Шешковский послал запрос к харьковскому генерал-губернатору с просьбой сообщить подробно об Иване Тревоге, или Тревогине. «когда вступил в оное училище, добропорядочно ли вел себя, не примечено за ним каких шалостей и предосудительных поступков».
Вскоре был получен ответ, что по всем предметам «успехи имел хорошие», но потом «сказался в краже книг из библиотеки, за что наказан был». В общем, оказалось, что узник написал правду.
В Санкт-Петербургской Академии тоже провели дознание, выяснили, что действительно служил Иван Тревогин корректором в типографии, а потом решил на свои деньги издавать некое сочинение и попал в долги. Не имея денег заплатить долг (295 рублей), Иван Тревогин бежал из Кронштадта на голландском судне «Кастор».
О результатах дознания доложил Степан Шешковский Генерал-прокурору князю Александру Алексеевичу Вяземскому, который и рапортовал затем подробно о таинственном узнике императрице Екатерине.
В «Деле № 2631» сохранилось и решение по сему делу за подписью «Екатерина», в котором говорилось, что «как из существа дела довольно видеть можно, что оный Иван Тревогин все сии преступления совершил, впав по молодости своей, от развращенной ветренности и гнусной привычке ко лжи, других же злодеяний от него не произошло, да и по допросам в Париже ничего не открылось, от тяжкого наказания Тревогина избавить, а для исправления извращенного его нрава и дабы он восчувствовал, сколь всякое бездельничество и сплетение вымышленных сказок, ненавистны, то посадить его на два года в смирительный дом, где иметь за ним наистрожайший присмотр».
Генерал-прокурору Александру Вяземскому императрица повелела все это дело держать в строжайшем секрете, так как всякие слухи после Емельки Пугачева о появившихся самозванцах
