происходившего из скиров. Можно сказать, что это и было падением Римской империи. Современники на это уже не обратили особого внимания. Лакомый кусок у разношерстного воинства Одоакра в 493 году вырвал король Теодорих, выступавший во главе той части готов, которая в свое время подчинилась гуннам.
От Римской империи осталось то, что современники продолжали называть Римской империей, но мы сегодня называем Византией. Византийский император Юстиниан попытался силой вернуть империи Западное Средиземноморье. Успехи его полководцев, Велисария и Нарсеса, были столь же грандиозны, сколь и непрочны. В ожесточенной борьбе византийцы сокрушили королевства вандалов в Африке и готов в Италии. Все усилия пошли прахом буквально через несколько лет. Начиная с 568 года большей частью Италии овладели новые варвары – лангобарды. Но византийским императорам в это время было уже не до них. Они столкнулись с неразрешимыми трудностями на Востоке в борьбе с персами, а затем и арабами.
Авары, следующие после гуннов хозяева европейских степей, и их союзники славяне жестоко опустошали Балканский полуостров, осаждали города, не делая исключения и для византийской столицы. С грабительскими набегами и вражескими армиями в какой-то мере еще можно было совладать. Едва ли не худшим злом для византийских Балкан, изрядно обезлюдевших после вторжений VI века, оказалась мирная славянская колонизация. «Мирные» разбойники просто приходили и селились на этих землях. Отнюдь не склонные платить установленные в стране налоги, чересчур подчиняться властям, переселенцы стремились оставаться независимыми. Такое неуправляемое население нельзя было по-настоящему ни победить, ни прогнать, ни научить жить по местным порядкам. Быть императором с таким народом – если не утопия, то точно наказание.
Набросанная картина варварских вторжений по-своему резонна. Вот только надо почувствовать и оценить ее односторонность. В своем изложении мы естественным образом идем по стопам римских и греческих писателей. Повторяя за ними, мы незаметно для себя перенимаем схематизм их жизненного восприятия, начинаем думать, как они. В этом не было бы ничего зазорного, если бы только их взгляды на жизнь нас вполне устроили. Держимся ли мы сами тех же взглядов, что и древние авторы текстов, ставших для нас свидетельствами эпохи?
Слова о чужих народах – способ, которым древние авторы стремились определить сходства и отличия между большими группами людей. Чужие народы, в их понятии, суть похожие между собой и неизменные единицы мира. Мир людей складывается из народов. А это означает, что все чужие люди – обязательно какой-нибудь чужой народ. Они не могут оказаться, к примеру, просто бандой разбойничающего на римской границе случайного сброда. На Рейне в IV веке такие банды называли себя германским словом «аламанны», что приблизительно и значит «банда». Однако в устах римлян «аламанны» – это такое дикое племя. С легкой руки римлян французы этим словом зовут немцев до сих пор.
Племена издревле делят землю и дают названия странам. Разные народы не похожи языком, общественным укладом, боевым вооружением и военной тактикой, в конце концов, тем, как люди одеваются, стригутся и причесываются. Римляне и греки считают эти признаки существенными, но вторичными. В их глазах чужие племена построены на фундаментальном принципе происхождения. Гунны родятся от гуннов, готы от готов. Народ – не отношения между людьми, а некоторое качество, присвоенное индивиду лично неотъемлемым фактом его рождения. В каком-то обобщенном, но вполне серьезном смысле варварские народы мыслятся как коллективы дальних родственников. Отсюда, по убеждению древних, людей одного народа как родню объединяют узнаваемые черты физического облика – телосложение, цвет волос и тому подобное.
В такой связи чужие народы рисуются частью скорее природы, нежели истории. Воображение греков и римлян отказывалось верить в то, что народ может сформироваться или измениться на их глазах, в переживаемых исторических обстоятельствах. Если народа не было, а потом он появился, значит, он переместился из неведомого пространства земли в известное. Больше ему неоткуда взяться.
Древние римляне и греки были трезвыми людьми и трезвыми глазами смотрели на социальную жизнь. Но это у них касалось только самих себя. Рим и Греция виделись им «обществами», а не «племенами». Римская империя сделала римлянами половину света. Быть римлянином – социальный навык и правовое определение. Римлянами становятся, до цивилизации умственно и нравственно дорастают. Чужие «племена» – другое дело. Кому не дано жить в цивилизованном обществе, тех заведомо не может сплотить ничто, кроме глухого, животного зова крови. За описаниями варварских «народов» и их «переселений» в конечном счете встает античный стереотип понимания того, как соотносятся «цивилизация» и «варвары».
Если древние авторы уверяют нас в факте эпохального «переселения народов», то это потому, что что-нибудь другое они элементарно затрудняются себе представить. Они загоняют себя в интеллектуальный тупик тем, что не признают у варваров наличия «общества», видят в них сплошные «народы», отправляют само понятие «народ» кудато в область биологии. По-человечески их можно понять. Римляне и греки таким способом претендуют на законченное совершенство собственного мира. Едва ли, однако, мы обязаны плестись в хвосте их идеалов и интеллектуальных способностей. Зачем нам чужие предрассудки? Или нам мало своих?
Было бы славно, если бы мы подумали что-нибудь другое. Народы – если говорить о них – начинаются с того, что становятся фактами воображения. Никто не может знать ни всех своих соплеменников, ни тем более предков. Остается эту связь себе воображать. Народы – умственные явления, из которых родятся человеческие поступки.
Взятые в исторической перспективе, народы напоминают движущиеся из прошлого в будущее монолиты. Сплошь и рядом мы сами примерно так и выражаемся. Это не лишено смысла, но чересчур образно. Народы по-настоящему существуют в калейдоскопе обстоятельств сложных человеческих взаимоотношений.
Ужасающее нашествие гуннов во многих отношениях выглядит как экстремальный пример «переселения народа». Этнографические зарисовки латинских и греческих писателей откровенно тяготеют к зоологии. По словам одного, гуннов «можно принять за двуногих зверей» или «грубо обтесанные в виде человеческих фигур чурбаны». Если это и был «род людей, – продолжает другой, – то только в том смысле, что гунны обнаруживали подобие человеческой речи». Их черные лица – «безобразные комки с дырами вместо глаз». Откуда они свалились? Ученые писатели античности отвечали себе так: «Гунны были долго заключены в неприступных горах». Или же – «жили по ту сторону Меотийских болот (то есть Азовского моря) у Ледовитого океана».
Впечатляющая картина фантастических пришельцев расплывается и теряет убедительность по мере нашего знакомства со свидетельствами, не достигающими уровня ученого обобщения. Особенно любопытен рассказ греческого автора Приска. В 448 году он участвовал в посольстве императора Феодосия II к всесильному и грозному правителю гуннов – Аттиле. С одним гунном Приск разговорился. Гунн оказался бывшим греческим купцом. На хорошем греческом языке они поспорили о достоинствах и недостатках Римской империи. В стане гуннов, сообщает Приск, обретался римский аристократ Орест, будущий отец последнего римского императора Ромула Августула. Замуж за Аттилу хотела красавица Гонория, дочь императора Констанция, сестра царствующего императора Валентиниана. Из династических соображений брат обрек ее на вечную девственность. Измученная такой несправедливостью, Гонория передала Аттиле перстень в знак их обручения и просьбу завоевать Италию и избавить ее от тирании брата.
Приск рассказывает, как за столом Аттилы «смешивают латинскую, готскую и гуннскую речи». Он приводит одно слово «по-гуннски»: у них вместо вина пьют то, что они сами называют «мед». Всего латинские и греческие авторы записали два «гуннских» слова, и оба они – безусловно славянские. Зато имя Аттилы совершенно точно происходит из языка готов. Оно буквально значит «папа» или «папочка». Правда, историки не уверены, что «Аттила» – это имя, а не титул правителя гуннов, принимаемый за имя по ошибке. Германский героический эпос Средних веков явно не считает Аттилу чужим героем. В «Песне о Нибелунгах» Аттила выступает под именем истребителя бургундов Этцеля. Скандинавская «Эдда» помнит о нем как об Атли. О происхождении гуннов повествует готское предание, записанное через 100 лет после
