водного транспорта. Тайно поднявшись в квартиру, он обнаружил там внука арестованного наркома, забрал его и переправил родственникам в Одессу. Был случай, когда кричащего младенца обнаружили в ящике из- под белья: в последний момент перед арестом родители спрятали его там спящего и тем спасли. В общем, это страшное время продолжалось до самой войны. Никто не знал, кто «исчезнет» следующим.
Кира Павловна Политковская вспоминает, что были времена, когда чуть ли не половина окон в Доме была темная, а на дверях висели красные сургучные печати. Обычной практикой стали тогда переселения из квартиры в квартиру. Если кто-то вдруг оказывался «в немилости», его могли «понизить рангом» и из большой квартиры перевести в меньшую или вовсе в коммуналку. У некоторых нервы не выдерживали, и, чтобы спасти семью, человек, «попавший под подозрение», пускал себе пулю в лоб. Но семью это обычно не спасало, ее – в лучшем случае – изгоняли из Дома.
Говоря о переселениях 1930-х годов, стоит вспомнить историю квартиры № 221, которая сначала числилась за Михаилом Тухачевским. Сюда, приезжая в отпуск из-за границы, к нему приходил Федор Раскольников – бывший командующий красным флотом, а затем дипломат. Когда Тухачевский был расстрелян (а Раскольников вскоре убит в Ницце агентами НКВД), квартира перешла Всеволоду Меркулову, заместителю Лаврентия Берии, одному из самых безжалостных сталинских палачей. К Меркулову в гости стал, естественно, захаживать сам Лаврентий Павлович. Впоследствии оба были расстреляны по одному и тому же делу. Так, грандиозный Дом на набережной, планируемый, по замыслу архитектора, как образец коммунистического градостроительства, превращался со временем в черный монумент своим избранным обитателям.
Новый дом – самый большой жилой дом в Европе – представлял собой не просто громадный комплекс разновеликих построек, он вмещал в себя несколько предприятий замкнутого, в прямом и переносном смысле этого слова, цикла. Здесь находились не только клуб, «Новый» театр (ныне на его месте Театр эстрады) и кинотеатр «Ударник», но и поликлиника, прачечная, библиотека, столовая для занятых важными государственными делами жильцов, продовольственный магазин («закрытый распределитель»), детский сад, ясли – словом, все то, что было необходимо для «своих». В верхней части Дома располагались просторные обзорные площадки, террасы, детский сад и даже солярий. А под подъездами, в подвальных этажах находилось бомбоубежище, огромное, в 2—3 этажа, с высокими потолками и многоярусными нарами.
Внизу, в одном из дворов, под специальными крышками «пряталось» нагревательное устройство – снеготаялка, куда дворники сбрасывали убранный с территории снег (этим таинственным устройством взрослые жильцы Дома пугали носившихся по дворам сорванцов). «Вырабатываемые» Домом отходы собирал целый штат мусорщиков, «экипированных» железными баками (они надевались на плечи наподобие рюкзаков). Сжигали мусор в специально оборудованных подвальных печах.
Исходный проект предусматривал строительство 10-этажного 440квартирного дома. В действительности квартир получилось больше – 505. Оснащены они были по последнему слову техники: телефон, невиданное по тем временам круглосуточное горячее водоснабжение, на кухне – газовая плита и холодный шкаф для хранения продуктов. В стремлении предусмотреть все возможное проектировщики не забыли и о милых привычках будущих обитателей Дома: в стене кухни было проделано отверстие специально для самоварной трубы. Мебель в квартирах была типовая (то есть единая для всех), казенная, а потому достаточно однообразная– кровати, стулья, тумбочки были снабжены инвентарными табличками с надписью: «1-й Дом Советов ЦИК СССР». Впрочем, большинство новоселов были людьми привычными к казенным удобствам… Въезжавшие в Дом получали из хозяйственного управления «Акт на приемку квартиры в доме ЦИК—СНК» с детальной описью: стены, полы, потолки, застекленные и глухие двери, шпингалеты, дверные замки, предохранительные цепочки, электрический звонок с кнопкой, ключи от лифтов, душник-дымоход с крышкой – для самовара, смывной бачок и «держка» к нему, с цепочкой и фарфоровой ручкой, унитаз с дубовым сиденьем и прочая квартирная «начинка». Новоселам выдавали также инструкцию по пользованию современнейшими приборами и оборудованием: например, запрещалось бросать в унитаз кости, тряпки, коробки и прочие посторонние предметы, засорять раковины окурками и спичками, ударять по трубам тяжелыми предметами и вставать на них ногами, а ручки выключателей и переключателей требовалось вращать только по направлению часовой стрелки.
Среди жильцов этого Дома, несмотря на то что все они в общем-то считались элитой, всегда существовала некая иерархия, которая, конечно, измерялась рамками своего времени. Например, за служащими в Дом на набережной приезжали «эмки», а за старыми, заслуженными большевиками – «роллсройсы». Среди старых мирных большевиков, исключая Розалию Землячку, в Доме жили и добрые люди. Например, соратники Ленина, Лепешинские. В годину поволжского мора они, имея собственную дочь, усыновили еще и ребенка из сирот-голодающих. Сирот в Доме усыновляли многие. Мать семейства Лепешинских, Ольга Борисовна, на долгие годы посвятила себя «науке» о законах перехода из «неживого в живое». Работы свои она продвигала через самого Сталина, чем очень помогла Трофиму Денисовичу Лысенко в разработке его псевдонаучных теорий. Не многие в этом Доме были столь приближенными, как Ольга Борисовна. Что же касается ее убежденности в том, что из неживого может рождаться жизнь, то она поистине поразительна, особенно в контексте того времени.
В этом Доме жили и герои Испании – Яков Смушкевич и Михаил Кольцов. Помимо геройских качеств они прославились еще и тем, что привезли из Испании первые радиолы, и все ребята бегали танцевать к Розе Смушкевич (сейчас она живет в Германии, но жизнь в Доме вспоминает с энтузиазмом). Во дворах играли в баскетбол и, конечно, дрались с «дерюгинскими». Лева Федотов (про которого потом писали Трифонов и Ольга Кучкина) был «гением этого места». В драках он вызывал у противников жуткий страх – «впадал в ярость». А еще он писал рассказы, фантастические романы, научные трактаты в духе энциклопедистов XVIII столетия, украшая их многочисленными рисунками. Один из рассказов – про «зеленую пещеру» и сохранившийся глубоко под землей мир динозавров. Устраивал он и литературные конкурсы, соревнуясь в словесности с юным Трифоновым. Более того, он учредил Тайное общество испытания воли (ТОИВ), вступить в которое можно было, только пройдя по перилам балкона 10-го этажа. Свою же волю, помимо ходьбы по перилам, он закалял еще и тем, что ходил зимой в коротких бриджах. Один из немногих, Лева корпел над энциклопедиями и вел дневники, которые его и прославили. Считается, что он – мальчик-пророк, предугадал войну. Вот цитата из Тетради XIV: «Хотя сейчас Германия находится с нами в дружественных отношениях, но я убежден (и это известно всем), что это только видимость. Я думаю, этим самым она думает усыпить нашу бдительность, чтобы в подходящий момент вонзить нам отравленный нож в спину…» Это написано за 17 дней до начала войны. Так мальчик Лева оказался в чем-то прозорливее и Сталина, и Гитлера с его «блицкригом». Сам он просился на фронт неустанно. Сначала его не брали: эпилепсия, близорукость. Потом взяли. Но до фронта он так и не дошел – в учебной части под Тулой он попал под бомбежку в военном грузовике. Много лет спустя его мать, обитающая в однокомнатной квартире Дома одна, ходила в солдатских зашнурованных ботинках и, как многие люди, потерявшие в жизни все, казалась не в себе. Потом гениальность ее сына оценила пресса и разнесла по всей стране. В этот период мать немного ожила. А потом умерла…
И гениальные, и менее гениальные дети обитателей дома учились в школе № 19 имени В.Г. Белинского на Софийской набережной (в прошлом – Мариинское женское училище, находившееся под патронатом вдовствующей императрицы Марии Федоровны). Здесь по стенам были развешаны мутноватые, в благородных рамах зеркала, а у стены стоял аквариум с пучеглазыми вуалехвостами. Здесь очень любили учителей: учителя физики Василия Тихоновича Усачева, и особенно – учителя литературы Давида Яковлевича Райхина. Музыку здесь когда-то преподавал Рахманинов, и, как хранитель добрых традиций, в школе оставался его рояль. Ведь настали времена, когда традиции жизни школы пришли в явный конфликт с опричными нравами государства. Школа вопреки системе не требовала, чтобы дети и жены отрекались от осужденных отцов и мужей.
Она была неким монолитом, хотя и состояла из самых разных компаний детей, проживавших в Доме. У Трифонова и Левы Федотова была своя компания. У Сергея Макарова, внучатого племянника Б. Иофана, – другая. У Тамары Шуняковой – третья. Ближайшей подругой Тамары была Этери Орджоникидзе. Вот она, похоже, знала всех: и трифоновскую компанию, и аллилуевскую, и компанию Васи Сталина, и
