похлопывал по ней правой рукой.
В комнату я больше не заходила: делала что могла в коридоре. Нет, все-таки один раз я туда заглянула, чтобы сказать, что разыскиваю его врача. А он мне сказал: «Шимоне…» Лукино слова произносил отчетливо, чуть хрипловатым, как спросонья, голосом и с небольшой паузой между ответами, которые он давал, не прерывая, однако, разговора.
Наконец приехал Шимоне, который сказал, что с Лукино однажды уже случилось нечто подобное. Прибыли карабинеры. Военные носилки были очень узкими, а лестницы отеля (лифт был крошечным) – очень неудобными. Я пошла по лестнице следом за носилками, трясясь от страха, что они могут перевернуться при повороте на каждой площадке.
Добравшись вниз, мы увидели в холле фоторепортера со вспышкой наизготовке. Шофер Гаэтано уговорил Перуджу не набрасываться на него. А я надеялась, что кто-нибудь это все-таки сделает. Перуджа прикрыл лицо Лукино одеялом, которое тот сам придерживал. Вот тут (когда носилки поставили на пол, чтобы Перуджа мог прикрыть Лукино одеялом) и еще раньше (когда карабинеры задержались с носилками на третьем этаже), и потом (перед тем, как Лукино положили на больничную кровать) я заметила, что его правый глаз пришел в норму.
Я поехала в клинику на машине с Гаэтано… Лукино положили в 514-ю палату (маленькую, довольно тесную одноместную комнатку с ванной). Я принесла его пиджак и туфли и положила их в шкаф в ванной комнате.
Спазмы правой ноги продолжались. Он не дергал ею так мучительно, но было видно, что она ему мешает. Шимоне назначил ему капельницу. Пришел дежурный врач. Все были встревожены тем, что внизу уже собрались фоторепортеры и журналисты. Шимоне вышел с нами и подошел к журналистам. Ответы его были чрезвычайно корректны, обезоруживающи и на первый взгляд исчерпывающи. Он придерживался версии, будто Лукино отравился дымом, о чем мы уже говорили. Меня беспокоило, что тревожное известие может сделать невозможным пребывание Лукино в клинике из-за назойливых журналистов. Болезнь его могла также повредить переговорам с «Метро», о которых он говорил мне еще до встречи в «Эдене» с большим удовлетворением и чувством облегчения. Речь шла о том, что прокат в Америке и Англии «Людвига» может принести «Метро» один миллион сто пятьдесят тысяч долларов.
Я впервые вытаскиваю на свет Божий эти страницы: написаны они на волне охвативших меня страха и боли, ведь было еще неизвестно, что произошло. Я подумала тогда, что такое свидетельство может быть полезно хотя бы для докторов.
Через сколько лет Лукино умер?
По-моему, через четыре года. Он прожил их, страдая от болезни и от того, что ему трудно было подыскать подходящую работу. Я навещала его почти ежедневно в его новой квартире на виа Флеминг.
То, что он останется парализованным, было ясно сразу?
Была надежда, что положение улучшится; так оно понемногу и шло. Но изменения были очень незначительными. По окончании лечения в Швейцарии его перевезли в Черноббьо: я не раз ездила туда его навещать. Вскоре Лукино стал испытывать трудности со своими физическими недостатками: для такого гордого человека была непереносима зависимость от чьей-то помощи. Все хотели дать ему возможность работать, установили в Черноббьо монтажный столик, к нему приехал Руджеро Мастроянни, чтобы заняться монтажом «Людвига», съемки которого уже заканчивались, но тут у Лукино случился инсульт.
С возвращением к работе он воспрянул духом?
Он снова стал почти счастливым человеком. Достаточно сказать, что по окончании съемок этого фильма мы лихорадочно стали подыскивать что-нибудь еще.
Однако история с «Семейным портретом» связана с неприятным случаем, происшедшим по вине моих коллег. Мы не знали, как нам профинансировать этот фильм: и из-за состояния здоровья Висконти, и из-за высокой себестоимости картины. Италноледжо – тогда его положение не было таким тяжелым, как сейчас, – первым на наше обращение ответил отказом. Все говорили «нет», пока, наконец, нам не согласился помочь издатель Рускони, представлявший правые силы. И тут началось светопреставление, бунт всех моих коллег.
В три часа ночи позвонили из Венеции: «Ты не можешь так подставить Висконти! Висконти не станет делать фильм с Рускони…» А я спрашивала: «Но почему? Чем Рускони отличается от Риццоли или Ломбарде? Объясните мне». Но они ничего не объясняли, а я и до сих пор этого не могу понять. Они даже какие-то заявления в печати делали… Какой скандал!
Висконти на все это плевать хотел. Он желал снимать фильм и снял бы его хоть с самим дьяволом. И был совершенно прав. Мы оказались в таком же положении, как во время бойкота против назначения Ронди директором Венецианского фестиваля, а не участвовать в Венецианском фестивале значило (так оно и получилось) выступить в пользу Канн. Каннский фестиваль вырос на прахе Венецианского.
Как вы организовали работу над следующим фильмом?
У Лукино на уме все время была «Волшебная гора». Он говорил, что теперь ему, больному, эта тема еще ближе. Мне за долгие годы работы с Лукино писать для него сценарии стало очень легко. Отталкиваясь от Пруста, я сделала сценарий практически одна. Мы так много о нем говорили, что я знала, от каких сцен он никогда не откажется и как он их себе представляет. «Больнее всего мне оттого, что прекратились наши рабочие встречи в 17.00. Но с „Горой“ они возобновятся».
Когда он написал тебе эту записку?
Когда мы закончили работу над сценарием «Семейного портрета в интерьере». Он прислал мне гору цветов и уже тогда думал о следующем фильме. И тут поступило предложение от Андреа Риццоли, сына старого Анджело, который к тому времени уже умер. Андреа, прочитав наши наброски, замахал руками и заявил, что эта история, полная больных и умирающих, совершенно ему не нравится. Не знаю, что он себе навоображал. Сказка, ледники, эдельвейсы.
Но как мог сын издателя не понять «Волшебную гору»?
Ну, знаешь… Говорят, что его отец, когда ему предложили издать серию произведений русских писателей, как-то спросил: «А кто такой Толстой? Это Достоевский, что ли?» Основатели издательского дома Риццоли были совершенно невежественные люди. Но не Анджело. Это очень образованный человек, особенно хорошо он разбирался в истории.
В общем, мы бросились искать что-нибудь другое. Кто-то предложил «Наслаждение» Д`Аннунцио. Конечно же! Сию минуту! Мы соглашались на все. Обладателем авторского права был режиссер Марко Викарио, который сначала согласился нам их уступить, но в последнюю минуту, когда мы уже начали работу, заявил, что передумал и что отказаться от этого проекта ему слишком жалко.
Он когда-нибудь его осуществил?
Нет. Но из-за него нам пришлось взяться за «Невинного». Нам он не очень нравился, но мы решили писать сценарий. Лукино с восторгом принял идею снимать фильм не в Риме. Особой необходимости в этом не было, но для Висконти такое решение знаменовало победу над собой. Он стал уже более или менее прилично ходить и постоянно тренировался даже один, без физиотерапевта, пока, наконец, не споткнулся и не упал, сломав здоровую ногу. Оказавшись опять в клинике «Вилла дель
