замком.
Я вспомнил кенигсбергские бастионы (все здесь, в центре города), чьи красные стены устояли перед всей нашей артиллерией. Облепленные зеленью, окруженные молчаливой водой, мне казалось, они врастают в землю. Нет, скорее вырастают из земли, как замок сквозь плиты.
Сквозь безликий бетон этого города пробивается прусский красный кирпич, прорастает другой город и обволакивает тебя своим прошлым...
– Памятники Пушкину, Кутузову я ставил. Дважды герою летчику Степаняну, когда памятник свалили в Клайпеде, я перенес к нам и поставил. Памятник Канту – я оплатил постамент...
У полковника в отставке Одинцова за плечами 35 лет службы военным строителем. Он надевает кепку. Хотели посмотреть собор? Его собор. Игорь Александрович – директор фирмы «Кафедральный собор».
Этот храм – тоже символ Кенигсберга. Багровый кирпич, пиршество стрельчатой готики, круглая башня, с высоким, заостренным колпаком, вскинула навстречу рваным бегучим тучам флюгер-русалку. Век – четырнадцатый. Еще и усыпальница прусской знати. Стоял в руинах. А теперь – точнейшие в области, по компьютеру выверяемые куранты отмечают час не только стрелками-трилистником и пламенеющим солнцем, но и нотами городского гимна; устроены две часовни – православная и протестантская; по крутому скату крыши – снизу, как букашки, – ползают мастера-медники, кладут по дощатому перекрытию, по черной простыне полиэтилена тускло-розовые лист за листом.
Хотя, конечно, раньше была черепица. Но медная крыша – намного легче. И можно класть ее на железный каркас. По крайней мере, восстановлен исторический силуэт. А будет – Культурно-духовный центр.
– Вы заметили, что крыша горбатая? – показывает Игорь Александрович.
– Теперь заметил.
– Как строить – предписывал орден, – продолжает Одинцов, – и Великому Магистру, видимо, не хотелось получить под боком еще одну твердыню – оплот епископа. И сперва тому удалось возвести лишь нынешнюю, заалтарную часть, а спереди – только башенку. Но десятилетия спустя, на деньги от индульгенций, стали возводить середину, и выяснилось: разница по оси – в полтора метра, а по высоте – два с половиной...
К заалтарной части лепится небольшая галерея с квадратными красноватыми колоннами. К тяжелому серому надгробию прислонены букеты цветов в целлофане. Посетители фотографируют надгробие и сами фотографируются рядом с ним. Выше, на стене, надпись: Иммануил Кант.
– Это отсюда нацист Розенберг доставал череп философа, чтобы измерить эталон истинно арийского происхождения?
Одинцов рассеивает заблуждение:
– В 1880 году вскрывали могилу Канта в заалтарной части. Потом останки положили в оловянный гроб и вставили в металлический, накрыли базальтовой плитой и водрузили это надгробие. Как разобрать такую махину? Розенберг мерил по слепкам.
– А в 1880-м?
– Потеряли останки. Была комиссия, человек двенадцать: архитектор, врач, патологоанатом... Сперва раскопали один скелет. Чья-то дочь опознала отца. Дальше нашли останки старика: сгорбленный, левое плечо ниже правого. По этим и другим признакам – Кант...
В башне собора была до войны знаменитая библиотека Валленродтов – старинные фолианты, глобусы, диковины, привезенные из дальних странствий. Почти все после войны сгинуло. Игорь Александрович устроил здесь музей собора и музей Канта.
По крутейшим деревянным лестницам карабкаешься из зала в зал, и захватывает тебя прекрасный старинный город. Элегичные лодки на замковом пруду; желтым солнцем озарены густые кварталы набережной, разведен мост на Преголи, и трубастый буксир радостно тащит баржу с оранжево-срезанными бревнами. Еще ярче россыпь красных крыш на изображении, помеченном годом 1613-м, а впереди багровеет замечательный собор...
В зал на самой верхушке башни входят только со служителем: мемориал. Свет окон рассеян нежными, прозрачными занавесями. Тут пусто, и только посредине, чуть свысока, – канонический бюст Канта. У стены – гипсовый слепок лица. И есть разница. Бюст – это спокойное остроумие, это «звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». А слепок – лицо того согбенного человека с тросточкой, который всегда, в один и тот же час, проходил по улицам Кенигсберга, улыбаясь чему-то своему...
Он появился передо мной, как в кино. Сам – в сером пиджаке, с брюшком и портфелем, вальяжен, а по обе руки – парни в черных очках, в стильных пиджаках из толстого сукна; один – просто квадратный, коротко стрижен, настоящий телохранитель. У самого же взгляд – открыт и прям. Из-под бровей, как из окопчиков, не глядят – бьют глаза, а говорит – увлекает, ведет, захватывает!
Трифонов шагает озабоченно вдоль собора прямо к одному из надгробий, вмурованному в стену, указует: вот, сверху, – мертвая голова, кость под нею, очевидно, берцовая, вот, ниже, – лапа хищной птицы обхватила шар, вдумайтесь! Дальше: могила Канта под галереей, а в галерее колонн – 13! А на соборе-то, вверх взгляните, русалка – выше креста!
Сергей Трифонов – «историк-исследователь», здешняя телезвезда. Судачат о нем и школьники, и пенсионеры. Как же с таким не встретиться! Хотя прежде я почитал его книжки: «Тайны лаборатории Кенигсберг-13» и «Сокровища подземного Кенигсберга». Оказывается, во время войны была у немцев в городе секретная лаборатория, где стояли огромные чучела врагов рейха с пустыми глазницами: вставив туда глаза от забитых на бойне быков, колдуны втыкали во «врагов» серебряные иглы с янтарными шариками и наводили порчу. После падения Кенигсберга «рунические мужчины из СС» сумели убийством и неведомыми чарами сохранить ключи от своих тайн и сокровищ.
– А сокровищ, погребенных здесь, достаточно, чтобы заново восстановить Кенигсберг, – убежденно вещает Сергей. – «Черные посвященные» только ждут, когда здесь чуть качнет в сторону от России... Литовцы у себя откопали, но только недавно явили. Скрывали тринадцать лет. Тринадцать! – многозначительно потрясает он пальцем.
– Тринадцать колонн вокруг могилы Канта! – показывает кому-то рядом новый слушатель. Трифонова же каждый в Калининграде узнает, каждый рад постоять рядом.
– И кресты на соборе – ниже русалки! – подхватывает чета задержавшихся прохожих...
Но откуда же проведал столько Сергей?
В начале 80-х, когда калининградские отроки повально увлеклись нацизмом, Трифонову, контрпропагандисту из обкома партии, доверили познакомиться с документами не просто совершенно секретными, а «особой важности». То были письма немецких солдат с фронта, старинные карты Кенигсберга, полицейские донесения о состоянии умов.
– И там были документы про Кенигсберг – 13?
Другой бы соврал, а Сергей – честен. Он читал разработку КГБ по нацизму, где объяснялись эсэсовские ритуалы и руническая символика.
Но про Кенигсберг-13 и там не было.
Ну еще читал какую-то разработку. В Питере встретился со сведущими людьми. Фамилии? Не в первую же встречу! Разве только одну назовет, да найти его, брат, непросто. И не выдерживает, смурнеет Сергей:
– Давайте представим все это как гипотезу.
Руки жмем. И такое чувство – разбередил человеку душу.
...Ночь, канонада, залитые электрическим светом подземные этажи; крытые грузовики медленно съезжают по пандусам в самую глубь; под короткие команды людей в черном рабочие стаскивают с кузовов длинные ящики, заносят по узкому ходу в бетонный тайник и тут же его замуровывают...
– Не подтверждено и не опровергнуто, – сухо поясняет Авенир Петрович Овсянов. В прошлом – полковник фортификации, ныне – начальник от дела по поиску культурных ценностей в областном Центре охраны памятников.
