Санд, хотя и в более частном масштабе, стала в своей стране той особенной личностью, ради которой неумолимое общественное мнение готово было сделать исключение.
Осенью 1836 года суд провинции Ла Шартр одобрил ее требование о разделе имущества с мужем Казимиром Дюдеваном и официальном раздельном проживании с ним. Жорж сумела очаровать самого блестящего адвоката провинции Луи Кризостома Мишеля. По случаю суда Жорж неожиданно нарядилась в белое платье с кружевным воротником и накинула на плечи цветастую шаль – словом, сама невинность…
На открытом процессе, где собралось множество ее друзей, Мишель своим низким красивым голосом повествовал душераздирающую историю о том, как Казимир Дюдеван обесчестил семейный кров, наплевал в душу своей молодой жене и толкнул ее к бегству в Париж.
Казимир, заранее убедив себя в том, что не ему тягаться с бывшей супругой, даже рта не открыл в свою защиту, хотя вполне мог много чего рассказать и о ее неоднозначном поведении. Самое же поразительное заключалось в том, что всем присутствующим в зале, включая судей, ее свободный образ жизни был хорошо известен, благо, что сама Санд ни от кого этого не скрывала. И если в отношении любой другой истицы суд почти однозначно был неумолим и согласно законодательству должен был бы лишить такую мать права воспитывать детей, то магия Жорж Санд и ее непоколебимая уверенность в собственной правоте сделали происходящее беспрецедентным – Жорж получила обратно в безраздельное пользование и Ноан, и детей.
Впоследствии Жорж Санд часто называли первой феминисткой. Так ли это? Если иметь в виду то значение, которое приобрело это слово в XIX веке, – не так. Она никогда не требовала для женщин равных политических прав, считая это абсолютной нелепостью. Она требовала для женщин лишь одного права: не быть связанной принудительным браком с нелюбимым мужчиной. При этом долг материнства Санд полагала святым. Как посмеется собственная дочь Санд над убеждениями матери!
На смену первому возлюбленному Санд, Жюлю Сандо, давным-давно пришли другие. Ее роман с Проспером Мериме, например, длился несколько суток и активно обсуждался всем литературным Парижем. Знаменитый критик Сент-Бев уделил ему в письмах к друзьям внимание не меньшее, чем иным выдающимся литературным произведениям. Большая страсть пришла к Жорж в лице 23-летнего поэта- романтика Альфреда де Мюссе. Он был на 6 лет моложе Санд и необыкновенно красив. Мюссе посвятил ей множество стихов, воспевавших «андалузку со смуглой грудью». В 1833 году они отправились в Италию. Там, среди романтических пейзажей созданной для любви Венеции, Жорж потрясла Мюссе неожиданным, но вполне безапелляционным заявлением: «Мне требуется ежедневно шесть часов работы», – и заперла перед его носом дверь, усевшись заполнять своим крупным спокойным почерком тетрадку нового романа. 20 страниц в день – такова была ее незыблемая норма, от которой ее не заставят отступить ни измена, ни болезнь, ни какой бы то ни был гром среди ясного неба.
С Мюссе Санд потом сходилась и расходилась, пока не последовал окончательный и, надо сказать, очень болезненный для обоих разрыв. В течение тех дней 1834 года Санд вела «Дневник» – одну из лучших своих вещей, гораздо более сильную, чем многие ее романы. «Прощайте, мои любимые белокурые волосы, прощайте, мои любимые белые плечи, прощай все то, что было моим! Теперь в мои безумные ночи я буду целовать в лесах стволы елей и скалы, громко крича ваше имя…»
Примечательно, что практически все возлюбленные Санд были значительно моложе ее. Фридерик Шопен, с которым она познакомилась в Париже в октябре 1837 года, был младше ее на шесть лет. Нежный, чувствительный, аристократичный композитор поляк, к тому же больной чахоткой, нуждался скорее в нежной матери, нежели в возлюбленной. И ее это вполне устраивало. «Мои три ребенка», – с удовлетворением говорила Жорж про Мориса, Соланж и Шопена. Осенью 1839 года она увезла свою «семью» на Майорку, надеясь, что в более теплом климате Шопен поправится. Поселились они в экзотическом месте – заброшенной Вальдемозской обители, обрамленной зелеными горами, скалами и одиноко стоящими пальмами. Санд сама ходила по лавкам за продуктами, готовила обед и при этом писала очередной роман и занималась с детьми. Увы, здешний климат Шопену не помог, у него участились приступы кровохарканья, и вскоре им пришлось уехать. Последующие 6 лет, с 1841 по 1846 год, эта странная семья провела в Ноане. Шопен много сочинял и импровизировал, Санд писала свой очередной и лучший роман «Консуэло» и неустанно заботилась о его здоровье.
Можно ли считать те годы счастьем? Ее близкие друзья утверждали, что Шопен был «злым гением Санд, ее вампиром, ее крестом». И, видимо, не без основания – он нередко бывал пасмурным, обидчивым, ревнивым, дразня и обижая ее. Что же касается ее самой, то она свои переживания выразила в романе «Лукреция Флориани».
…Последний удар их и без того непростым отношениям нанесла дочь Санд, Соланж, которой в 1844 году исполнилось 16 лет. Выросшая в странной, беспорядочной обстановке, девушка не уважала ничего и никого, и в первую очередь собственную мать. Она вовсю кокетничала с Шопеном, и в конце концов однажды под цветущим кустом ноанских роз нашептала композитору, что ее мать ему изменяет. Впавший в неистовство Шопен не пожелал разбираться и навсегда покинул Ноан.
…Спустя какое-то время разодетый и надушенный Шопен, прогуливаясь по парижским улицам, увидел такую картину. Толпа странно одетых, засаленных мужчин, затягиваясь табаком и брызгая слюной, объяснялась Санд в любви. Какой-то рабочий, обнимая ее, говорил ей «ты», другой, в разорванном картузе набекрень, бросался к ее ногам, называя «возвышенной». Она же невозмутимо и вполне благосклонно внимала всем этим диким проявлениям. Разглядев в подробностях эту сцену, Шопен в ужасе бросился прочь от бывшей возлюбленной…
Социальные разногласия всегда оставались существенной причиной их ссор и противоречий. Аристократически утонченного Шопена до глубины души возмущал недопустимый, по его мнению, либерализм Санд. Но Жорж была, что называется, врожденной, инстинктивной демократкой. Недаром Сент-Бев назвал ее «музой и душой своего века». Она никогда не забывала злоключений своей простолюдинки-матери и всегда стыдилась того, что богата. Одним из проявлений ее демократизма было покровительство пролетарским поэтам – тем самым странным мужчинам, которые стояли перед ней на коленях. Они вечно толклись в ее доме, она их принимала, прикармливала, порой пристраивая их рукописи лучшим издателям и критикам, давала взаймы денег, позволяла вульгарно, по-мужицки себя обожать.
Неожиданно развернувшиеся в новую революцию февральские события 1848 года, когда парижские рабочие, поддержанные средними и мелкими буржуа, смели ненавистное правительство Гизо, снова стали для Санд источником невиданной энергии и вдохновения. Все личное, женское немедленно отступило на второй план. Когда Санд примчалась в Париж, баррикады еще не были разобраны, но она пропустила главный спектакль – восставший народ вынес из дворца Тюильри трон предавшего демократию и бежавшего Луи Филиппа и сжег его на огромном костре. Зато во Временное правительство вошли ее друзья, в том числе социалист Луи Блан, возглавил же его давнишний знакомый Санд – Ламартин. Разбиралась ли Санд в политических тонкостях происходящего? Не вполне. Ее «учителем» был очень популярный тогда философ Пьер Леру, сын продавца прохладительных напитков с площади Вож. Санд считала его новым Платоном, если не новым Христом. И именно ему суждено было окончательно утвердить ее в христианском социализме, в том, что только общество могло распределять блага, лишь коллектив мог решать, достоин ли его член быть богатым или нет. «Вы готовы отказаться от своего любимого Ноана?» – язвительно вопрошал ее при встрече Бальзак. На этот щекотливый вопрос Санд ответить не умела…
Как бы то ни было, но вихрь революционных событий, возбужденные лица толпы, временное ликование народа – все это вновь опьянило Санд. Она вдруг вообразила себя мозгом и центром нового режима. В письме сыну в марте 1848 года она писала: «Вот я уже и государственный человек. Сегодня я написала два правительственных циркуляра: один для Министерства народного просвещения, другой для Министерства внутренних дел. …Меня зовут справа, слева. Я лучшего и не желаю».
Но Санд заигралась… В преддверии всеобщих выборов она старалась употребить все свое влияние, чтобы склонить народ и сочувствующую буржуазию поддержать революцию. В «Бюллетене республики» под №16 Санд опубликовала неосторожные строки, продиктованные душевным порывом, а вовсе не политическим благоразумием, – если революция не будет поддержана, то «для народа останется один путь к спасению: во второй раз продемонстрировать свою волю и отменить решения псевдонародного
