угасли признаки совести, чести, порядочности.
Весь этот мрачный мир состоял в большинстве из неудачников, беспринципных психопатов, истериков, людей порочных, всех и вся ненавидящих, жаждущих безделья, денег и власти и готовых на всякие компромиссы, до службы в охранке включительно.
Идейных борцов, порядочных и честных, среди них можно было сосчитать по пальцам. К этому времени я уже успел убедиться, что почти каждого из моих «товарищей» можно купить за 30 сребреников. У меня стало назревать желание порвать с прошлым, решительно, определенно и навсегда. Я не был способен на двойную игру. Я пересмотрел свои верования и убеждения; много читал, думал, молился. Я не собирался скрывать своего ухода из революции и решил сделать это честно и открыто.
Еще в начале 1888 года я видал приезжавшего в Париж графа Воронцова-Дашкова. Но не для предательства явился я к Воронцову, а для покаяния и просьбы о прощении. Воронцов, барин и вельможа, отнесся ко мне снисходительно, но не серьезно. В середине 1888 года я напечатал в Париже на французском языке отдельным изданием «Исповедь террориста». На русском языке та же брошюра была выпущена под заглавием «Почему я перестал быть революционером?»
Это была бомба, разворотившая до основания революционный муравейник. Никого не называя, я разоблачил подполье, его навыки, приемы, бесчестную игру, вредную тактику, своекорыстие, карьеризм; покаялся в своих ошибках и поставил крест на прошлом, призывая моих б.[ывших] товарищей работать не против государства, а вместе с государством, для народа. После этого обратился к Государю Александру III с просьбой о помиловании и забвении моих грехов, а Воронцову напомнил о свидании с ним в Париже и просил обо мне похлопотать. Одновременно я выехал в Россию. На границе, в Вержболове, я был арестован и водворен на жительство в Новороссийск. Год спустя мне разрешили переехать в Москву, где при Петровском и Грингмуте я стал работать в «Московских Ведомостях» и в «Русском Обозрении» Анатолия Александрова. Я испытывал радостное чувство просветления. Работал не покладая рук и ясно осознал, что для русского народа, глубоко верующего, но стоящего на низкой степени развития, теория о Божественном происхождении власти является мистически необходимой, полезной для его блага и оправдываемой нуждами государства. Вера православная, Помазанник Божий и защитник своего Богом вверенного ему народа Царь и Отечество, – символ Богом хранимой Державы Российской, вот устои, на которых только может крепнуть и развиваться наше государство. Все эти мысли и положения в исторической перспективе, философски обоснованные, вы найдете в моем труде, изданном в 1905 году, «Монархическая государственность»…
Я изложил конспективно и на память все, о чем Тихомиров страстно повествовал мне до глубокой ночи. Многие менее существенные факты и мысли я пропускаю. Но канву разговора передаю точно.
Заблуждавшийся грешник, сознавший свои ошибки, искренне покаялся и сделался убежденным глашатаем того, против чего ранее так легкомысленно протестовал, негодовал, боролся. Он в своей жизни, на самом себе, имел случай сравнить действие вина молодого, неперебродившего, вредного и старого, устоявшегося и полезного.
На основании наблюдений и опыта отдал предпочтение последнему. Своей захватывающей искренностью исповедь Тихомирова произвела на меня сильное впечатление. Передо мной был человек незаурядный и, несомненно, талантливый. Как-то неудобно было после всего выслушанного, столь неожиданного и необычного, спускаться на землю и заговаривать о том, что привело его к знакомству со мной.
Мы условились, что он зайдет ко мне в департамент дня через два. Расставаясь с Тихомировым, я все же не удержался и попросил его рассказать мне что-нибудь о Желябове. Надевая пальто и покашливая, он с хитрой усмешкой произнес: «Эх, эх! Кто перед Богом не грешен, а перед Царем не виноват!»
Долго думал я над тем, как исполнить желание Столыпина и удовлетворить суетность земных достижений покаявшегося террориста. Я составил проект всеподданнейшего доклада министра внутренних дел Государю, где, упомянув о литературно-публицистических заслугах Тихомирова перед российской государственностью, отметил, что такой полезной, неустанной деятельности он отдал свыше 20 лет своей жизни. Эти 20 лет напряженной работы министр считал справедливым просить Государя зачесть Тихомирову в срок выслуги на чинопроизводство.
В отдельной, приложенной к докладу справке я кратко, но выпукло изложил прошлое Тихомирова и его исповедь.
Подобного прецедента в истории Министерства не было, и Столыпин, опасаясь осложнений, поручил мне побывать у Главноуправляющего Собственной Е. И. В. Канцелярией Танеева, дабы заручиться его согласием на представление Государю предположенного доклада. Танеев отнесся к этому довольно кисло. Долго и внимательно читал доклад и выслушивал мои объяснения. На прощание он сказал: «Не люблю я ренегатов, но если ваш министр считает его достойным, то я не встречаю препятствий к представлению доклада Государю. Передайте все же Петру Аркадьевичу, что в случае воспоследования Высочайшего согласия необходимо представлять Тихомирова в каждый чин отдельно. В действительные статские я его так легко не пропущу».
Всеподданнейший доклад удостоился Высочайшего соизволения, но бедному Тихомирову, почти 60 -летнему старику, пришлось ждать много месяцев, пока мы последовательно представляли, а Танеев производил его в восемь чинов, начиная от коллежского регистратора. За это время Тихомиров два раза приезжал в Петербург, каждый раз заходил ко мне, и я заметил, что он похудел и осунулся. На Пасху 1912 года состоялось наконец его производство, но пока только в статские советники. Взволнованный и все же радостный, он зашел ко мне в парадном мундире с треуголкой и торжественно положил на стол 4 тома «Монархической государственности» в роскошных переплетах.
В конце 1913 года я был в Москве. Заехал к Тихомирову. Курьер важно заявил: «Их превосходительство сегодня не принимают». Я попросил доложить. Он принял меня с распростертыми объятиями. Показал массивный, художественный серебряный чернильный прибор, украшенный золотыми двуглавыми орлами, – подарок Императора Николая II.
Жаловался на министра внутрен.[них] дел Маклакова, который будто бы сказал ему: «Не для того печатаются в „Московских Ведомостях“ казенные объявления, чтобы вы мои проекты критиковали». «Что же Маклаков думает, что я перед ним на задних лапках намерен стоять и за казенную субсидию и генеральский чин сапоги ему чистить буду? Нет-с, не на такого напал».
Действительно, 1 января 1914 года Тихомиров был уволен от редактирования «Московских Ведомостей» и назначен членом совета Главного управления по делам печати.
По выбору Маклакова и рекомендации протоиерея Восторгова в «Московских Ведомостях» его заменил учитель одной из московских гимназий Назаревский.
Лев Александрович Тихомиров в конце 1917 года был членом Московского Поместного Собора, избравшего Святейшего Тихона на Патриарший престол. Он умер, кажется, естественной смертью в Троицком посаде, близ Москвы, в 1919 году. До революции попасть в действ.[ительные] статские советники ему так и не удалось.
Медпрактикум: Плохой хороший кислород
Поиск ответов на вечный вопрос о причинах возникновения болезней и старения живого организма привел исследователей к неожиданному открытию. Как это ни парадоксально, но в разрушении и гибели клеток был изобличен кислород. С одной стороны, без этого самого распространенного химического элемента жизнь человека немыслима, с другой– именно он является виновником образования агрессивных агентов, наносящих серьезный урон здоровью. Но противостоять этим новоиспеченным «терминаторам» все же возможно, было бы желание.
На протяжении всей жизни в организме человека происходит бесконечная череда окислительных и восстановительных химических реакций с участием кислорода. Но далеко не все из них протекают до конца. В результате образуются вещества с нестабильными, обладающими высокой реакционной способностью
