когда был со своей первой женой.
Вспоминается такая смешная история. Мы впервые собирались на гастроли в Париж. Перед поездкой, куда мы везли спектакли Маяковского «Клоп» и «Баня», нас почти месяц инструктировали. Инструктаж был удивительно глупый. Как-то я спросил: «A „Myлен Руж“ посещать можно?» Какой-то генерал мне испуганно ответил: «Ни в коем случае — никаких мулен-ружов. Вам все объяснят на месте. Нужна дисциплина». А Толя Папанов следом задает вопрос: «А в „Красную мельницу“ сходить можно?» — «В „Красную мельницу“ можно, идите».
Нам вдалбливали, что ни к кому нельзя подходить, ни с кем нельзя разговаривать возможны провокации. В Париже с нами ходил сопровождающий, которого, как и Плучека, звали Валентин Николаевич. Ходили мы «пятерками».
Мы с Толей Папановым приходили на инструктаж пьяными и тихонько смеялись, а Менглет все слушал внимательно и на трезвую голову. Он всего этого наслушался. И вот наступает наше первое утро в Париже. Мы идем небольшой компанией — я с Ольгой Аросевой, Толя Папанов со своей женой Надей и Георгий Павлович с Ниной. Менглет красивый, элегантно одетый, сам похож на француза. Вот именно к нему, интеллигентному красавцу, и подошла аккуратная старушка с лорнетом, видимо приняв его за своего соотечественника. Она тронула его за плечо: «Месье…» Не успела она досказать, как он в ужасе отшатнулся от нее, замахал руками и послал ее по-русски. Это было безумно смешно.
Менглет относится к тем людям, которых я называю «породистыми». Такого рода «породистые» актеры могут не беспокоиться, производят они впечатление или не производят. Они выходят на сцену -и это уже эстетическая акция. Менглет всегда приносит на сцену интеллект, культуру, элегантность и породу, которая, увы, уходит. Если сравнивать людей с собаками, то раньше были доберманы-пинчеры, доги, а сейчас преимущественно таксы и шпицы. Я не могу объяснить, в чем дело. Сейчас есть не менее талантливые актеры, чем раньше, но таких породистых нет. В Малом театре порода ушла с Еленой Николаевной Гоголевой. Хорошо, что в Театре сатиры существует Менглет.
Самый талантливый из Жориков
1961 год. Меня, артиста Омского драматического театра, по конкурсу (в то время был конкурс) принимают в состав легендарного Театра сатиры. Я не боюсь этого высокопарного слова, так как Театр сатиры тогда действительно был одним из лучших театров Москвы. Спектакли «Клоп», «Баня», «Мистерия- буфф», «Дом, где разбиваются сердца», «Таблетка под язык» и другие, которые были поставлены талантливым Валентином Николаевичем Плучеком и где в главных ролях выступал Георгий Павлович Менглет, привлекали всю театральную Москву.
Попасть в труппу Театра сатиры было большим чудом. И немалую роль в том, что я в ней все-таки оказался, сыграл Георгий Павлович. Он был членом художественного совета, и его мнение, его голос были во многом определяющими.
Соприкосновение с этим великолепным актером в работе было для меня своеобразной школой. Его органика, его поведение на сцене, его диалоги, его глаз, его дыхание, его движение, его внутреннее содержание ставили меня иногда в тупик.
Не помню сейчас, в каком именно спектакле у нас с Георгием Павловичем был диалог, в котором выяснялось, что мой герой виноват, а герой Менглета обижался и даже сердился на него. Верьте — не верьте, но Георгий Павлович так искренне обижался и так горячо сердился, что я внутренне краснел и думал, что, наверное, я действительно что-то не так сделал, не то сказал. Он вел себя так органично, как в жизни. После спектакля я подошел к нему с извинениями, мямлил какие-то слова в свое оправдание, на что Георгий Павлович улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал: «Все в порядке. Вы мне тоже понравились».
Сожалею, что, обладая такой органикой, Георгий Павлович мало снимался в кино. Его работа в телевизионном фильме «Ответный удар» из сериала «Следствие ведут знатоки», где он сыграл начальника мусорной свалки Евгения Евгеньевича, вошла в историю советского кинематографа. Она достойна самых высочайших премий. Не помню ни одного зрителя, который бы не узнавал Георгия Павловича и не аплодировал бы ему.
Но он не любит кино. Его любовь, его жизнь, его Бог — театр, и в нем он — король.
Он — любимец коллектива, и коллектив платит ему тем же. К нему всегда можно было обратиться за помощью — кому-то нужно помочь с телефоном, кому-то с больницей, у кого-то еще какие-то житейские заботы. Не было ни разу, чтобы Георгий Павлович, при всей своей занятости, кому-то отказал. Поражает его доброжелательность ко всем, приходящим в Театр сатиры. Он всегда помогал или, как было принято говорить в советские времена, «шефствовал» над молодежью, ненавязчиво следил за судьбой молодых и, вероятно тайно, молился за процветание их таланта.
В спектакле «Лев Гурыч Синичкин» Георгий Павлович играл роль Ветринского, а в очаровательной пародии на этот спектакль — «Гурий Львович Синичкин» эту роль играл уже я. Георгий Павлович после спектакля подарил мне большую фотографию, на которой был он в роли Ветринского и написал: «Верю в Ваш полный успех. Ваш Менглет». Эта фотография у меня всегда на самом почетном месте. Я знаю, что слова, написанные на ней, — от души. Они чисты, как родниковая вода. Такая поддержка со стороны ведущего мастера сцены ой как нужна была мне.
Обаяние Георгия Павловича поистине уникально. Он любит употребить матерное словечко, но даже это у него звучит не противно, не пошло, а элегантно и красиво.
Георгий Павлович вечно молод. Мыслью, душой и сердцем. Поэтому все в театре зовут его нежно - Жорик. Наш Жорик. Великолепный Жорик. Самый талантливый из Жориков. Осмелюсь и я воскликнуть: «Жорик, позвольте смиренно пред Вами преклонить колена. Я люблю Вас, Жорик! Да благословит Вас Бог!»
В него влюблялись все
Я считаю, что мне в жизни повезло — я встретила такого исключительного артиста и исключительно прекрасного человека, как Георгий Павлович Менглет. Я дебютировала в роли Лизы в водевиле «Лев Гурыч Синичкин». Синичкина играл Владимир Яковлевич Хенкин, а князя Ветринского молодой, красивый, невероятно талантливый и невероятно обаятельный Георгий Павлович Менглет. Он отнесся ко мне очень ласково. По-моему, он вообще на редкость доброжелательный человек. Конечно, рядом с такими корифеями, как Хенкин, Солюс, Слонова, Менглет, я робела, но Георгий Павлович меня подбадривал, шутил со мной. Через какое-то время он играл уже самого Синичкина, моего отца. Он гримировал себя под старого человека. Делал это, как и все, что он делает, мило, изящно.
Когда я пришла в театр, он занимал положение героя-любовника. У него была масса поклонниц не только среди зрителей, но и среди актрис. В него влюблялись, кажется, все. Он был красив, элегантен, обаятелен и остроумен. Я тоже была покорена его красотой, обаянием, какой-то французской манерой игры, когда долгий, а иногда и изнурительный труд превращается в легкость и изящество.
Он во всем был удивительно убедителен. Кого бы он ни играл, он делал это блистательно. Его Жорж Дюруа в «Милом друге» был обольстительным красавцем, его «подлецы» были тоже чрезвычайно привлекательны. Его оригинальные, острые и смелые сценические создания врезались в память, стали незабываемы.
В «Доходном месте» он играл Вышневского, а я его жену. Его Вышневский был холодной, прекрасно отлаженной машиной. Меня охватывало отчаяние оттого, что я отдана в руки этому человеку. Представляю,
