хотелось. Ей захотелось видеть Гирайза прямо сейчас, немедленно, но это неприлично — отдаваться порыву. Она не может вот так нагрянуть, одна, без приглашения, постучать в дверь его загородного дома — это никуда не годится.
Слишком плохо. Я еду.
Она встала. Ее летняя соломенная шляпа висела в крошечной прихожей. Не успела она протянуть к ней руку, как раздался стук в дверь. Она открыла, на пороге стоял Гирайз.
— Ты видела газету? — спросил он.
Они отправились в ближайшее кафе, там было полно народу; казалось, что во времена всеобщего бедствия у ширинцев включался инстинкт собираться вместе, непрерывно пить кофе и обмениваться мнениями. Лизелл предположила, что все кафе и таверны по всему городу должны быть так же переполнены и шумны. События обсуждались неистово. Незнакомые люди спорили как старые приятели, у каждого была своя готовая теория, планы, надежда и уверенность, кто-то предрекал неминуемую гибель. Слухи роились смерчами, многие излагались с достоверностью факта, но никто не знал действительного положения вещей.
Все сидели в одной лодке, все черпали информацию только из газет, которые, в свою очередь, ждали сообщений с гарестской границы в сотне миль к югу.
Ширин ждал. Вечерний экстренный выпуск
И снова Ширин стал ждать.
Еще двадцать четыре часа прошло в томительном ожидании. Большую часть их Лизелл провела с Гирайзом, остальные болталась под окнами редакции
Лето было в зените, и солнце нещадно светило над Ширином. Соломенные шляпы и зонтики от солнца обеспечивали недостаточную защиту. Продавцы прохладительных напитков и самых разнообразных закусок кружили вокруг собравшихся людей, привлеченные легкой наживой. Время шло, а толпа сохраняла спокойствие и порядок, нарушалась лишь некоторая пристойность поведения: мужчины ослабляли галстуки и расстегивали воротники своих рубашек, некоторые даже сняли пиджаки. Дамы сняли белые кружевные перчатки, чего они никогда не позволяли себе в обычных обстоятельствах. Неизвестно откуда появились и легли на старые булыжники мостовой циновки, одеяла, подстилки, и уставшие стоять люди десятками опускались на мостовую и тротуар.
Лизелл не хотела, чтобы они с Гирайзом сидели на земле. И когда у нее уже не осталось сил стоять под солнцем, они отошли к ступенькам у какой-то двери, где была тень, и она смогла немного передохнуть. Но ее отдых стоил им выгодного места у самой двери редакции, и надежды вернуть его не было.
Гирайз сходил за охлажденным фруктовым соком и сырными палочками. Они перекусили, и сил прибавилось. Потерянное место не казалось такой уж большой жертвой. Прошло много часов, но ожидание не было вознаграждено.
Солнце легло на крыши домов с западной стороны, и спасительная тень накрыла улицу. Лизелл не могла понять, что они будут делать, когда наступит ночь. Бросить все, уйти домой, а утром вернуться? Или ждать здесь вместе со всеми всю ночь, все утро, и дальше… столько, сколько потребуется? Ей было плохо от одной мысли о бесконечном ожидании. Вне всякого сомнения, Гирайз тоже был изрядно утомлен, но и с мыслью пропустить очередной выпуск новостей невозможно было смириться, и она подозревала, что и Гирайз разделяет ее чувства.
Дилемма разрешилась с появление потного, измученного газетчика, нагруженного еще сырым экстренным выпуском
Сотни ожидавших разделили с ними их участь. Поднялась буря протестов и умоляющих воплей. Один никому не известный филантроп, наделенный великодушием и мощными легкими, поднялся на ступеньки и яростно замахал руками. Возмущение улеглось, как только соотечественники поняли его намерения. Толпа отхлынула назад и затихла. Стоя на лестнице, филантроп начал читать громовым голосом, так что всем было слышно: