Тень беспокойства пробежала по лицу провожатого.
— Нет такого обычая, — неожиданно сказал капитан Гомес, возникая из-за развернутой газеты. — Город велик, легко заблудиться, кроме того, мы взяли на себя за вас полную ответственность. Что будет, если какой-нибудь недоразвитый скорпион, либо другая пакость появятся на пути Высокого Гостя?
— В проспекте я прочел, что кортезианизм ликвидировал опасных насекомых, изжил проституцию, наркоманию и неравенство, — улыбнулся Мефф.
— Береженого бог бережет! — пресек дискуссию офицер.
Пошли они вдвоем с Хименесом. Вообще-то их, вероятно, было больше. Примерно до половины улицы, отставая на несколько метров, следовал мороженщик с тележкой, а на середине аллеи их «принял» киоск с газетами. Сие означало, что у Меффа, видимо, начались зрительные галлюцинации: всякий раз, когда он оборачивался, киоск стоял, намертво вросши в тротуар, однако постоянно в тридцати метрах за ними.
Хименес с невероятным воодушевлением рассказывал о кортезианском барокко, которое впитало в себя неисчислимое множество богатейших течений национальной культуры, распространялся о давней литературе, о народных обрядах, которые завтра будут показаны гостю, наконец, о достижениях президентства Бандальеро, который прагматизм Первосвященника умело объединяет с отеческим гуманизмом, любовью к поэзии и музыке, а также с прямо-таки невероятным чувством юмора.
— В мире издаются журналы, осмеливающиеся помещать карикатуры на собственных государственных мужей. Мы пошли дальше. Наш сатирический журнал «Акупунктура» помещает
В этот момент они проходили мимо торгового дома «Все для пеона», витрины которого прогибались под табличками с надписями «Новинка», «Сезонное снижение цен», «Распродажа». Фаусон вспомнил о потере сигаретницы и направился к входу.
— Простите, но если вы намерены наведаться в магазин, следовало уведомить нас об этом за день, — загородил дорогу Хименес.
— Это почему же?
— Местный обычай, имеющий истоком туземные магические обряды. Наше общество проявляет весьма сильную привязанность к традициям, а уважение, которым оно окружает иностранцев, тем более не позволяет обходить многовековые каноны. Впрочем, если вам требуется что-либо, мы доставим прямо в отель.
Они пошли дальше. Еще несколько раз Фаусон пытался свернуть с трассы, но в ресторане как раз был обеденный перерыв, в кафе — отпуск, а в кино шел фильм, дублированный на местный язык, так что незачем было и входить.
— А может вы хотели бы побеседовать с простым гражданином нашего города? — спросил предупредительный чичероне.
— Охотно.
Совершенно случайно на пустынной до того улице вдруг появился ведущий ослика мужчина с каменным лицом старой индианки.
— Спросите, что его сюда привело, — сказал Агент Низа.
Хименес не успел рта открыть, как пеон сам заговорил на отменном оксфордском.
— Меня зовут Альберто Ибаньес, я крестьянин провинции Москитос. До Кортезианской Весны я был тупым безземельным, безграмотным мужиком, теперь я — последователь веры, осознающий свои задачи, права и обязанности. До Кортезианской Весны единственным моим достоянием были дети. Сейчас у меня есть осел и серьезная надежда приобрести через три года второго осла, взносы я уже сделал. По проблеме хлопка я уже достиг производительности в пять тысяч кальсон и нижних рубашек с гектара…
Мефф прервал поток его излияний и снова спросил, что привело его на столичную прогулку. Туземец поклонился и сказал:
— Меня зовут Альберто Ибаньес, я крестьянин провинции Москитос…
Следующий случайный собеседник, седовласый мулат под пятьдесят, обратился к гостю, не дождавшись вопроса:
— Меня зовут Роберто Мензурес, я работаю стрелочником на распределительной горке номер триста сорок два. Я родом из бедной крестьянской семьи, которая делила кокос на четыре части, а устриц и шампанского не знала даже по рассказам. Благодаря Первосвященнику мне удалось выйти в люди. К тому же несколько раз. Ибо как мы говорим в нашем узком железнодорожном кругу: «Кортезианизм — семафор, открывающий путь в светлое завтра, надо только уметь поднять руки».
Примерно каждые сто метров на этой удивительной аллее, у которой до того не было ни единого перекрестка, появлялись различные кортезиане: то передовая браковщица, то учитель начальной школы, то электромонтер с верфей. Вскоре Мефф пресытился искренними высказываниями и хотел сказать Хименесу, что уже выработал себе представление о повседневной жизни страны, когда заметил крадущегося вдоль стены юного негритенка с ранцем. Прежде чем провожатый успел запротестовать, Фаусон догнал паренька и махнул у него перед носом жевательной резинкой.
— Ты знаешь английский или французский.
— Меня зовут Филиппе Эрнандес, — незамедлительно заговорил мальчишка, — я ученик первого класса школы номер три тысячи шестьсот восемьдесят семь имени Святой Веры и Пернатого Змея. Мой отец был попрошайкой, а мать работала на панели. Благодаря Кортезианской Весне они поняли беспре… беспрес… бесперспективность прежней жизни. Сейчас мой папа работает государственным чиновником, а мама — медицинской сестрой…
У Меффа больше вопросов не было. Тем более, что они дошли до конца аллеи, завершающейся прелестным кованым ограждением, за которым в глубине размещался президентский дворец.
— Вы заметили, решетка объединена с элементами в форме сердечек, разве это не изумительно? — спросил Хименес. — Ну, пора возвращаться, я утомил вас прогулкой. А может, у вас есть еще какие-нибудь пожелания?
— Мне хотелось бы вернуться другой дорогой.
— Экскурсионная трасса номер один предвидит возвращение только по другой стороне улицы…
— А если б изменить?..
— Простите, но я не очень понимаю. Что вы разумеете под термином «изменить»?
Фаусон смолчал, тем более, что провожатый, который теперь принялся повествовать о сверхбогатых флоре и фауне Кортезии (при Гонзалесах никто даже не знал, что существует такое понятие: «охрана окружающей среды»), подсказал ему некую мысль.
— Вы хорошо знаете зоологию, брат Хименес?
— Я несколько лет изучал этот предмет.
— Когда-то я краем уха слыхал, что в здешних лесах можно встретить последний экземпляр оборотня.
Произошло нечто удивительное. Кортезианин побледнел, на мгновение замолчал, но тут же принялся очень быстро рассказывать:
— У нас произрастают четыре вида пальм. Пальма королевская…
— Но я спрашивал…
Хименес продолжал говорить о пальмах, давая Фаусону глазами понять, чтобы тот не поднимал этого вопроса, а выкрикнув несколько комплиментов в адрес кокосовой пальмы и «дерева путешественников», тихонечко прошептал:
— Пожалуйста, не спрашивайте, если не хотите спровоцировать судьбу.
Меффа даже обрадовало столь грозное предупреждение — не напрасно он прибыл в Кортезию. Искомый вурдалак существовал и должен быть хорошо известен, коли его охраняло столь своеобразное табу.
В тот момент, когда они проходили мимо каменной стены собора, Фаусон принял решение. Он сосредоточился и, как прыгун с трамплина, нырнул в солидно выглядевшие блоки гранита.
Удалось!
Тем не менее возглас изумления, который последовал за этим, мог в равной степени принадлежать как Хименесу, так и ему самому. Стена не была гранитной! Ее изготовили из картона, досок или папье-
