Относительно очарования физикой. Два самых интересных предмета, которые преподают в школе и колледже, — это механика и оптика. Однако за этими игровыми дисциплинами стоит игра ума. Для того же, чтобы играть в нее, нужен врожденный талант, вроде того, что нужен для игры на валторне или в шахматы.
В своих выступлениях и говорю о врожденных талантах: «Если вы отправляетесь в большой город, а университет — это большой город, вы непременно встретите Вольфганга Амадея Моцарта. Сидите дома, сидите дома».
Другими словами. Не важно, что та или иная подрастающая личность думает о том, что он или она умеет делать. Он или она рано или поздно столкнется с человеком, который, что называется, отымеет его или ее.
Мой друг детства Уильям X. К. Фейли, по прозвищу Скип, четыре месяца как покойный — теперь он на небесах, — в свою бытность студентом-второкурсником имел все основания считать себя настоящим мастером настольного тенниса. Я неплохо играю в настольный теннис, но со Скипом играть не стану. Он так закручивал мяч на своей подаче, что как бы я ни пытался вернуть мяч, я знал, что моя полетит мне в нос, или в окно, или на фабрику, где его изготовили, но никак не на стол.
Но когда Скип учился на первом курсе, он сыграл с нашим однокурсником Роджером Даунсом. После этого Скип сказал: «Он меня отымел».
Спустя тридцать пять лет я читал лекции в университете в Колорадо, и в зале сидел не кто иной, как Роджер Даунс. Роджер занялся бизнесом. Попутно он стал уважаемым соперником на турнирах Мужского теннисного клуба. Я поздравил его с тем, что много лет назад он преподал Скипу урок настольного тенниса.
Роджер хотел услышать, что после этого позора сказал Скип. Я ответил:
«Скип сказал, что ты его отымел».
Роджер был в высшей степени доволен.
Я не спрашивал, но он явно понял, что Скип имел в виду. Ведь жизнь — это дарвиновский естественный отбор, или, как ее любит называть Траут, дерьмо. Роджер сам много раз вылетал с теннисных турниров, когда его, как когда-то он Скипа, имели. Удар приходится по самоуважению.
В этот августовский день пришли и другие новости. Мой старший брат Берни, ученый от бога, который знал об электрической природе гроз больше, чем кто-либо другой, оказывается, неизлечимо болен раком. Болезнь слишком запущена, чтобы Три Всадника Онкологического Апокалипсиса — Хирургия, Химиотерапия и Рентген — могли ее обуздать.
Берни все еще прекрасно себя чувствует.
Рано еще об этом говорить, но, когда он умрет, прости Господи, я не думаю, что его прах надо закопать на кладбище Краунхилл вместе с Джоном Уиткомбом Райли и Джоном Диллинджером. Они принадлежат только Индиане. Берни принадлежит всему миру.
Его пепел надо развеять над огромным грозовым облаком.
Глава 39
Итак, там, в Колорадо, был Роджер Даунс из Индианаполиса. Здесь, в Саут-Форке на Лонг-Айленде, есть я, я тоже из Индианаполиса. Пепел моей индианаполисской жены Джейн Мэри Кокс смешан с корнями безымянной цветущей вишни в Барнстэбл-Вилидж в Массачусетсе. Ветви этого дерева видны из флигеля, который выстроил Тед Адлер и после этого спросил: «Господи, как мне это удалось?»
Свидетель на нашей с Джейн свадьбе в Индианаполисе, Бенджамен Д. Хиц из Индианаполиса, теперь вдовец и живет в Санта-Барбаре в Калифорнии. Той весной Бен ухаживал за моей двоюродной сестрой. Теперь она — вдова и живет на побережье Мэриленда, а моя сестра умерла в Нью-Джерси, мой же брат умирает, хотя еще не чувствует этого, в Олбани, штат Нью-Йорк.
Мой друг детства Дэвид Крейг, заставивший замолчать радио в немецком танке во время Второй мировой войны, работает строителем в Новом Орлеане.
Моя двоюродная сестра Эмми — это ее отец сказал мне, когда я вернулся с войны, что я наконец стал мужчиной, — с которой я вместе делал лабораторные работы по физике в школе в Шортридже, живет всего в тридцати милях восточнее Дейва в Луизиане. Самая настоящая диаспора!
Почему столь многие из нас покинули город наших предков, город, где наши семьи пользуются уважением, где улицы и речи так нам знакомы, и где, как я сказал в Батлерском университете в июне прошлого года, одновременно собралось все лучшее и все худшее, что есть в западной цивилизации?
Жажда приключений!
Но, может быть, еще и потому, что мы хотели спастись от могущественного притяжения — нет, не нашей планеты, а кладбища Краунхилл.
Краунхилл заполучило мою сестру Элли. Оно не заполучило Джейн. Оно не получит моего старшего брата Берни. Оно не получит меня.
В 1990 году я читал лекции в одном университете в южном Огайо. Меня поселили в мотеле неподалеку. После лекции я вернулся в мотель и заказал в баре свой обычный виски с содовой, после которого я сплю как ребенок, а я люблю спать как ребенок. Бар в основном был заполнен местными пожилыми людьми, похожими друг на друга. Им было над чем посмеяться.
Я спросил бармена, что это за люди собрались. Он сказал, что это пятидесятая встреча выпускников Зенсвилльской школы 1940 года. Это было потрясающе. Это было правильно. Я был выпускником шортриджской школы 1940 года. Так что на самом деле я пропускал нашу собственную встречу.
Эти люди могли бы стать персонажами пьесы Торнтона Уайлдера «Наш городок», самой прекрасной пьесы на свете.
Они и я были настолько пожилыми, что помнили времена, когда на твои финансовые перспективы особенно не влияло, поступил ты в колледж или не поступил. Так или иначе ты бы на что-то сгодился. И я так и сказал тогда своему отцу, что не хочу быть химиком, как мой старший брат Берни. Я сэкономлю ему кучу денег, если вместо этого устроюсь работать в газету.
Поймите, я мог пойти в колледж только при условии, что буду ходить на те же курсы, что и Берни. Отец и Берни так решили. Все прочие виды высшего образования они оба называли декоративными. Они смеялись над дядей Алексом — страховым агентом, — поскольку в Гарварде он получил такое декоративное образование.
Отец сказал, что мне надо поговорить с его близким другом Фредом Бейтсом Джонсоном, юристом, который в молодые годы был репортером ныне закрытой демократической ежедневной газеты «Индианаполис тайме».
Я неплохо знал мистера Джонсона. Мы с отцом вместе с ним любили охотиться на птиц и кроликов в округе Браун. Это, конечно, было до того, как Элли достала нас своими просьбами прекратить этим заниматься. Он принял меня в своем офисе. Откинувшись на вращающемся стуле и прищурив глаза, он спросил, какой я вижу свою карьеру журналиста.
«Сэр, — сказал я, — я думаю, что мне удастся получить работу в „Калвер ситизен“ и поработать там три-четыре года. Я неплохо знаю этот район». Калвер находится на озере Максинкуки в северной части Индианы. У нас возле этого озера был летний домик.
«А потом?» — спросил он.
'С полученным опытом, — сказал я, — я смогу получить работу в намного более крупной газете, может быть, в Ричмонде или Кокомо[24]'.
