предвкушении торжества закона и порядка. Разговор записывался на пленку агентами, прятавшимися рядом, в «Говарде Джонсоне». Предполагалось, что звонит Билли-поэт. Его телефон определили. Полиция была уже в пути, чтобы схватить его.
— Подержите его у телефона подольше, подольше, — прошипел шериф и передал Нэнси трубку так бережно, словно она была из чистого золота.
— Да? — сказала Нэнси в трубку.
— Нэнси Маклухэн? — спросил мужчина. Голоос его звучал как-то ненатурально. Он, наверно, говорил через казу[8].
— Я говорю от имени нашего общего друга.
— Да?
— Он попросил меня кое-что Вам передать.
— Понятно.
— Это стихи.
— Хорошо.
— Вы готовы?
— Готова.
Нэнси услышала в трубке далекое завывание полицейских сирен. Звонивший, наверняка, тоже услышал сирены, однако стихотворение прочитал совершенно бесстрастно. Стихи были такими:
И тут они его взяли. Нэнси слышала всё: шум борьбы, удары, крики. Нэнси положила трубку. Чувство опустошения охватило её, тошнотой подступило к горлу. Её бесстрашное тело было готово к борьбе, но борьбы уже не будет.
Шериф, пожелавший увидеть преступника, пойманного с его помощью, с такой скоростью выскочил из Салона Самоубийства, что из кармана его форменной куртки вылетела пачка листков.
Мэри подняла их и окликнула шерифа. На секунду остановившись, он сказал, что эти бумажки ему теперь ни к чему, а затем опросил ее, не желает ли она поехать с ним. Между двумя девушками произошёл бурный диалог — Нэнси уговаривала Мэри поехать, говоря, что сама она совершенно не интересуется Бмлли. И Мэри, поспешно сунув Нэнси пачку бумаг, ушла.
Это были фотокопии стихов, посланных Билли Хозяйкам в других городах. Нэнси прочитала верхнюю. В этом стихотворении большое внимание уделялось интересному побочному эффекту этических таблеток по контролю над рождаемостью. Они не только делали людей бесчувственными, но и заставляли их мочиться синим. Стихотворение называлось «Что негодник сказал Хозяйке Салона» и содержало следующее:
— Вы не слышали эту историю — о том, как Дж. Эдгар Нэйшен изобрёл этический контроль над рождаемостью? — спросил дряхлый дедуля.
Голос его звучал хрипло.
— Нет, не слышала, — сказала Нэнси.
— А я думал, что это знают все.
— Для меня это новость.
— Когда он закончил работать с обезьянами, обезьянник было не отличить от Верховного Суда штата Мичиган. И тут разразился этот кризис в ООН. Люди от науки говорили, что человечество должно перестать воспроизводиться в таких больших количествах, а люди от морали говорили, что общество придёт в упадок, если люди будут и дальше извлекать из секса одни только удовольствия.
Дряхлый дедуля поднялся со своего кресла, подошёл к окну, толчком распахнул ставни. Картина открылась неприглядная. Обзор загораживал обращённый к улице макет огромного — высотой в двадцать футов[9] — термометра. Каждое его деление соответствовало одному биллиону населения Земли — от нуля до двадцати. Роль центрального столбика жидкости играла полоса красного просвечивающего пластика. Высота ее показывала, сколько людей живет сейчас на Земле. Очень близко к нижнему краю пластика черная отметка показывала оптимальную — по мнению ученых — численность населения.
Дряхлый дедуля смотрел на заходящее солнце через ставни, и на его лице красными отсветами чередовались полосы.
— Скажите, — сказал он, — когда я умру, на сколько опустится этот столбик? На фут?
— Нет.
— На дюйм?
— Не совсем.
— А Вы ведь знаете ответ, — сказал он и повернулся к ней.
Голос его и выражение глаз утратили дряхлость.
— Один дюйм этого столба соответствует 8.3333-м людям. Вы знали это?
— Это, возможно, и так, — сказала Нэнси, — но по-моему не следует смотреть на это таким
