никогда в руках не держал. Никогда...
Тихон видел, как слезится глаз, не закрытый окуляром. По выражению лица Соломона он понял, что старый ювелир потрясен до глубины души, на какое-то мгновение ему даже стало жаль старого приятеля. Так человек может лишиться чувств, сердце остановится.
— Ты успокойся, Соломон Ильич, говори дальше.
— А что может говорить Соломон, когда у него язык к небу присох? Слов нет у Соломона. Если бы я был поэтом, я заговорил бы виршами.
— Ладно тебе. Мне вирши не нужны, нужны слова. Точные.
— Ой, — прошептал Соломон Ильич, — какие тут могут быть слова! — он вертел камень в пальцах. — Он безупречен, чист и прозрачен. Он прозрачнее слезы ангела, он чище ее.
— Ну вот, Соломон, ты же говорил, что не будешь виршами изъясняться и разводить долгий базар. Говори коротко.
— Коротко... Тебе хорошо, Тихон, ты в этом ничего не понимаешь, а Соломон понимает, потому Соломону страшно. Очень страшно старому Соломону держать в руках эту цацку, эту слезу.
— Не слеза это, Соломон, не валяй дурака! Не гони муть. Сколько стоит?
— Это? — Соломон, наконец, оторвал свой взгляд от камня, окуляр выпал. — Это нисколько не стоит, Тихон, потому что цены не имеет.
— Вообще?
— Это оптический обман.
— Что ты гонишь, Соломон! Зачем я к тебе пришел? Ты лучший специалист по камням, какого я только знаю.
— Ты пришел услышать, так слушай, — Соломон Ильич накрыл камень ладонью, словно раковиной. Накрыл, прижал к скатерти. Пальцы шевелились, будто под ладонью находилось живое существо, прижатое к столу. — Мне так тяжело говорить, ты себе не представляешь. Мне никогда не было так тяжело и никогда не было так радостно.
«Черт с тобой, — подумал Тихон, выслушивая бред Соломона, — пусть потреплется. Время у меня есть».
Он знал Соломона уже лет сорок. Вместе сидели на зоне, и тогда Тихон пару раз помог Соломону избежать самого страшного — он дважды защитил ювелира от бандитской заточки. И Соломон помнил это, он был благодарен Тихону, может быть, больше, чем своим родителям, подарившим ему жизнь. Ведь родители дарят жизнь один раз, а Тихон подарил Соломону жизнь дважды.
— Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Этот камень находится на выставке в Кремле, это Соломон знает, как православный знает «Отче наш», а еврей — первые строки Торы. Но если он здесь, — Соломон приподнял ладони, — значит, это правда, и значит, это быть может. И если камень здесь, значит, камень украли, поэтому Соломон может дотронуться до него пальцем и даже поднести к глазам. Ты его украл!
— Сколько? — уже в который раз задал односложный вопрос Тихон, и его тонкие губы скривились в улыбке.
— Может, миллион, может, два, а может, десять. Скажи мне, Тихон, удиви старого Соломона, может быть, у тебя паспорт есть?
— Конечно, ксива у меня есть, справку об освобождении я давно ментам вернул.
— Нет, не твоя ксива, Тихон, а его паспорт, — и Соломон Ильич ткнул крючковатым указательным пальцем в камень. Тот от прикосновения перевернулся на другую грань, ослепительно вспыхнув, словно солнце, пробившееся сквозь тучи.
— У меня есть только камень.
— Вот это-то и плохо. Хотя, кто знает, может, хорошо. Ты не сможешь его продать, никто не купит. Ни у кого нет таких денег, да и нет сейчас таких храбрецов. Этот камень знают везде, во всем мире. Его никто не рискнет купить, это слишком известная и слишком дорогая штучка.
— А если его распилить? — абсолютно спокойно поинтересовался Тихон.
Услыхав слово «распилить», Соломон Ильич сжался, его лицо стало похожим на печеное яблоко. Он весь задрожал, затрясся, как студень на тарелке.
— Что? Что ты такое говоришь, Тихон? У тебя совсем нет ума. Кто тебе его пилить станет? Такое преступление никто не совершит, это хуже, чем мать родную зарезать! Ты что, Тихон, успокойся!
— Даже ты, Соломон, не распилишь?
— Что? Соломон Ильич Хайтин станет пилить камень? Да отпили ты мне руки, отпили мне ноги и голову, я не прикоснусь к нему! Дело швах.
— Швах, говоришь?
— Да, дело тяжелое, очень тяжелое. Соломон ведь никогда не спрашивает, где, что, кто взял. Соломон — не милиция, Соломона это не интересует. Но у тебя, Тихон, старый Соломон все же спросит: где ты его взял?
Тихон оторвал руку от стола и поднял ладонь, словно пытаясь защититься от вопросов ювелира.
— Соломон все понял, молчит, вопросов не задает.
— Ты уже спросил, — сказал Тихон, — мне пофартило, и он стал моим.
— Если это кто-нибудь знает, конечно, кроме старого Соломона, то ты, Тихон — покойник. А если никто не знает, то Соломон Ильич забудет. Я ведь не видел камня и в руках его никогда не держал. Я забуду навсегда. Только в сердце Соломона, в старом больном сердце останется шрам, такой глубокий и такой большой, что он всегда будет болеть.
— С ним никуда не сунешься?
— Да, — сказал Соломон, поглаживая подушечками пальцев скользкие грани бриллианта. — Забери его, Тихон, — дрожащей рукой ювелир пододвинул камень к Тихону.
Тот посмотрел на него. В глазах Тихона не было ни изумления, ни восхищения, ни восторга, он смотрел на бесценный бриллиант как на рюмку с водкой, завернул его в носовой платок и положил в карман. Эта будничность потрясла Соломона Ильича до глубины души.
— Тихон, ты мне напоминаешь ребенка, не сведущего и глупого. Прости Соломона за такие слова.
— Давай-ка лучше выпьем, Соломон Ильич, и забудем об этом.
— Я уже забыл, — выдавил из себя ювелир. Тихон наполнил рюмки.
— Это слишком опасная цацка.
— Давай выпьем за то, чтобы рюмка была для каждого из нас не последней.
Они чокнулись, хрусталь зазвенел. Выпили. Соломон сидел, подперев седую голову кулаком и взирал на Тихона с нескрываемым восхищением. Но в этом восхищении был странный холодок — так смотрит врач на пациента, ознакомившись с неутешительными результатами анализов, а затем просмотрев рентгеновские снимки и, убедившись в точности поставленного диагноза: пациент — не жилец, месяц, от силы два — и его душа отделится от тела, а сердце перестанет стучать.
Тихон понял этот взгляд, встал из-за стола, подошел к Соломону, положил руку на плечо и, сжав пальцы, сказал:
— Не волнуйся, Соломон, пережили голод, переживем и изобилие,
— Ой, нет, ты, Тихон, поставил меня в такую ситуацию, что я даже совета дать не могу.
— Ты мне уже дал совет, Соломон, я его услышал и теперь буду спокоен.
— Ты не будешь спокоен, пока он у тебя. Вот, смотри, дорогой, — Соломон поднялся, исчез в соседней комнате и вернулся оттуда с книгой в блестящей суперобложке. — Смотри сюда, — он медленно стал переворачивать страницы, на которых были изображены самые крупные, известные во всем мире бриллианты. — Вот он. Здесь все — количество граней, караты, год огранки, коллекции...
Прочитав небольшую статью, Соломон посмотрел на Тихона, стоявшего у него за спиной.
— Надеюсь, теперь тебе все ясно? На каждый камень есть паспорт. Этот очень известный, и от роду ему уже двести лет. Ты представляешь, двести лет, без малого! Тихон лишь пожал плечами.
— На посошок? — спросил ювелир, взглянув на недопитую водку в хрустальном графине.
— Давай.
