предположения. Сами видите, какая тут каша…
– Да, – сухо сказал полковник, – вижу. Что ж, работайте…
Он круто развернулся на каблуках и вышел из помещения, забыв попрощаться.
Внизу его дожидалась черная «Волга», двигатель которой урчал на холостых оборотах. Полковник раздраженно уселся на переднее сиденье, хлопнул дверцей, выругался, высвободил защемившуюся полу своего плаща и снова остервенело хлопнул дверцей. Водитель сделал официальное лицо и стал старательно смотреть прямо перед собой, жалея о том, что нельзя хотя бы временно сделаться прозрачным.
– В управление, – буркнул полковник, и «Волга» сорвалась с места, нырнув в сплошной поток транспорта на Тверской. – Вот что, майор, – продолжал полковник, не оборачиваясь, – надо будет поднять публикации этого их «Курьера» хотя бы за последние полгода. Кого-то они здорово приложили, эти брехуны…
Сидевший сзади майор Колышев с трудом сдержал мученический вздох.
– Трудновато будет, Алексей Данилович, – сказал он. – Знаю я эту газетенку, читал. Те еще плюралисты – в том смысле, что плевались направо и налево, что твои верблюды.
– Плюралисты, – ворчливо повторил Малахов. – Надо же, что вспомнил. Н-да, – протянул он почти мечтательно, – много вам тогда эти плюралисты крови попортили…
– Зато теперь полный консенсус, – поддержал его майор.
– Дерьмо, – скривился полковник. – Так ты говоришь, что среди их публикаций искать бесполезно?
– Ну, почему же, – не удержавшись, вздохнул майор. – Поищем, не без этого. Только, товарищ полковник, это будет иголка в стоге сена, – За это нам и деньги платят, – тоже вздохнул полковник. – Черт, угробили мне отпуск, уроды…
Жена уже чемоданы собрала… Представляешь, что будет?
Колышев дипломатично промолчал, отвернувшись к окну. Он отлично представлял себе, что будет, когда супруга полковника Маргарита Викентьевна Малахова узнает, что ее поездка в Париж накрывается одним интересным местом. – А вы отправьте ее одну, – осененный идеей, посоветовал он.
– Чего? – не понял полковник, занятый собственными мыслями. – А, ты про это… Не о том думаешь, майор. Ты вот что… Газеты – это ладно, это мы кого-нибудь озадачим, а поищи-ка ты кого-нибудь из их сотрудников. Не всех же их, в конце концов, по стенам размазало! Должен был хоть кто-нибудь уцелеть, как ты считаешь?
– Непременно, – согласился майор. – Это же журналисты, а волка, как известно, ноги кормят.
Найдем, товарищ полковник, не сомневайтесь.
– Что-то ты полон оптимизма, – подозрительно сказал полковник, покосившись через плечо. – С чего бы это вдруг?
– Бойцу невидимого фронта надлежит быть оптимистом, – бодро отрапортовал Колышев, на самом деле не ощущавший никакого оптимизма.
– Вот не помню, кто это сказал, – задумчиво проговорил полковник, снова поворачиваясь вперед и выгибаясь, чтобы забраться в карман плаща, где у него лежали сигареты, – что все оптимисты – дураки, а все пессимисты – сволочи.
– Ну, это уж наверняка был пессимист, – сказал майор. – Хотя в общем и целом наблюдение верное.
– Из чего, между прочим, следует, – небрежно заметил полковник, прикуривая от зажигалки, – что, если верить тебе, сотруднику нашей конторы надлежит быть круглым идиотом.
Водитель, не сдержавшись, тихо хрюкнул, но мгновенно увял под удивленным взглядом Малахова.
– Ну, Алексей Данилович, – развел руками Колышев, – это уж вы не иначе как со зла. Я совсем не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что если не верить в успех, то и успеха никакого не будет.
– Да его и так, по-моему, не будет, – проворчал полковник. – Зацепок же никаких, груда горелого дерьма, и ни одного свидетеля…
Некоторое время они молчали, а потом Малахов со вздохом сказал:
– Да, майор. Наверное, ты прав. Пусть катится в свой Париж одна.
– Виноват, товарищ полковник? – вскинулся задумавшийся майор. – Куда?
– В Париж, говорю, пусть катится, – повторил Малахов. – Скатертью дорога. Кстати, за всем этим плюрализмом про главное-то я и забыл. По делу Потапчука что-нибудь новое есть?
Колышев покосился на водителя, опять вздохнул и развел руками, хотя полковник и не мог его видеть.
– Ничего нового, – сокрушенно ответил он. – Есть только рапорт генерала Федотова…
– Рапорт Федотова я читал, – оборвал его полковник. – Ознакомили, знаешь ли… Из рапорта ясно, что Потапчука застрелили… Как будто кто-то в этом сомневается, мать его!
Он снова замолчал, сердито глядя на дорогу. Он был недоволен жизнью и не собирался это скрывать. Дело, свалившееся ему на шею в придачу к делу о смерти генерала Потапчука и некоторых других чинов ФСБ, казалось ему тем, чем оно и было на самом деле, а именно стопроцентным «глухарем», выражаясь языком российских сыскарей.
Полковник не видел в этом деле ни единого просвета, и надежды на то, что уцелевшие по тем или иным причинам сотрудники «Молодежного курьера» наведут его на след неведомых террористов, было очень мало. Судя по почерку, газету пустил по ветру либо полный дилетант, либо профессионал высокого класса, умело маскировавшийся под дилетанта.
Полковник очень хорошо знал, каково это – ловить дилетанта, особенно если тот не полный псих и не начинает повторяться, а ограничивается одной акцией. Хорошо, когда есть свидетели, но в данном случае, похоже, все свидетели были уничтожены, причем, если можно так выразиться, с запасом. Двенадцать килограммов тротилового эквивалента. Полковника передернуло. Боже ты мой, подумал он, двенадцать килограммов! Это же все надо было переть на себе, обливаясь потом от тяжести и страха', это же надо было ухитриться протащить мимо всех патрулей и подложить прямо в кабинет главного редактора… Нет, решил полковник, это не было предупреждение или там запугивание с целью, скажем, получения денег, – это была расправа по полной программе, или террорист на самом деле был полным идиотом и не ведал, что творит.
Через три с небольшим часа полковник Малахов вернулся к себе в кабинет. За это время он успел побывать на двух совещаниях, на одном из которых битый час давал накачку своим подчиненным, а на другом медитировал, пытаясь расслабиться и получить максимум удовольствия от шершавого начальственного фитиля, который в обычной своей благодушной манере завинчивал ему генерал-майор Сарычев, его непосредственный начальник и, в общем-то, давний приятель еще с училищных времен. Тем обиднее было ему выслушивать завуалированные упреки в некомпетентности, которыми была густо пересыпана речь генерала. Всю вторую половину совещания полковник Малахов боролся с желанием встать и, послав генерала к разэдакой матери, гордо удалиться.
Происходи беседа с глазу на глаз, он именно так и поступил бы, но в кабинете было полно народа, а Сарычев, хоть и друг-приятель, был все-таки генералом ФСБ, так что Алексею Даниловичу пришлось терпеть, хоть и было это крайне неприятно.
По истечении времени своих страданий полковник вплыл в свой кабинет, как грозовая туча, глухо погромыхивая и поблескивая разрядами статического электричества. Основная трудность работы под началом полковника Малахова заключалась в том, что он далеко не всегда считал нужным скрывать свое дурное настроение. В такие минуты от него старались держаться подальше: полковнику, как и грозовой туче, необходимо было разрядиться, и сила этих разрядов была всесокрушающей. Отстрелявшись, полковник моментально успокаивался и, принеся необходимые извинения жертвам своих акустических экзерсисов, продолжал работать как ни в чем не бывало. Эта особенность его характера была прекрасно изучена всеми сотрудниками отдела, но знание – это далеко не всегда сила, и майор Колышев глубоко, с большим чувством вздохнул, прежде чем постучать костяшками пальцев в дверь полковничьего кабинета.
– Войдите! – рыкнул из-за двери Малахов, и гнездившаяся в сердце майора надежда на то, что
