– На-ка вот, мочила, выпей, – проворчал он, пододвигая к Басурману стакан. – Говорят, от несварения помогает. Вот ты говоришь – мочить. Говоришь, и во рту у тебя не холодно. Если разговор у нас по делу, надо дело говорить, а ты – мочить… Языком брехать – не топором махать. В рыло, скажем, сунуть – это я могу, а чтобы насмерть… Нет, браток, тут я тебе не работник.
– Товарищ прав на все сто процентов, – сказал тезка царя Алексей Михайлович Романов, нервно поправляя свои притененные очки. – Только уголовщины нам и не хватало. Хотя я, наверное, неплохо смотрелся бы с каким-нибудь “узи” поперек моего брюха – в качестве курьеза, разумеется. Убивать, помимо всего прочего, надо уметь, а я этого не умею и учиться не хочу.
Он сгреб со стола свой стакан, заглянул в него, слегка поморщился, с силой выдохнул воздух и выпил залпом.
– Если тебе навесили по правой щеке, подставь левую, – язвительно пробормотал Басурман. – Если у тебя изнасиловали дочь, отведи в тот же подвал жену. А если подонки застрелили твоего знакомого, попроси у них пулю для себя. Так, что ли?!
Молчаливый светловолосый Гена, привычно щуря глаза, сунулся под стол, позвенел там пустыми бутылками и с приглушенным торжествующим возгласом извлек на свет еще одну полную бутылку.
– Разговоры, – не скрывая презрения, пробормотал он и с треском свинтил с горлышка бутылки алюминиевый колпачок. – Болтовня, треп… Зуев вон тоже поговорить любил, а как взяли к ногтю, мигом все красивые слова позабыл. Навалил полные штаны, и все разговоры…
– Ты бы не навалил, – зло поддел его Бармалей.
– Почему – не навалил? – Гена пожал плечами, разливая водку. – Навалил бы, наверное, как миленький.
– Да, – теребя галстук, согласился Алексей Михайлович. – Это у нас в крови, наверное.
– Что именно? – уточнил Юрий, задумчиво вертя перед лицом стакан.
– Кухонный плюрализм, – ответил Романов.
– Ой, вот только этого не надо! – неожиданно взъярился молчаливый Гена. – Плюрализм, консенсус… Не наелись, что ли, до сих пор? Я вам скажу, что делать, если интересуетесь.
– А как же, – сказал Бармалей, – интересуемся. Только ты не ори, как в будке гласности. Михалыч не виноват, что тебе хвост оттоптали.
– Сам знаю, – проворчал Гена. – Извини, Михалыч, это я не со зла. То есть со зла, конечно, да ты-то тут и вправду ни при чем… А решение простое. Козлов этих и в самом деле мочить надо, только мы для этого дела не годимся. Кое-кто, конечно, сгодился бы, – он бросил быстрый взгляд на Юрия и тут же поспешно отвел глаза, – но это капля в море. К братве надо идти. Для них же эти звери – чистое разорение. Побазарим, столкуемся, отстегнем, сколько попросят, и пускай разбираются. Для них это дело привычное, а мы вроде в стороне. Я тут знаю пару человек, могу потолковать…
Юрий поставил стакан на стол и откашлялся. Все замолчали, повернув к нему головы, и он вдруг с удивлением понял, что они ждут его решения. “Какого черта? – захотелось крикнуть ему. – При чем тут я? Это не мое дело, а ваше! Если хотите знать, меня чеченцы вообще не трогают! Что вам от меня нужно?'
– Это не выход, – сказал он. – С виду, казалось бы, все правильно, но это все равно не выход. И окажемся мы не в стороне, а между молотом и наковальней. Пока будет длиться эта бандитская война, нас будут обирать и те и другие.
– Круто говоришь, – вставил Бармалей. – Ну, и что ты предлагаешь?
– То же, что предлагал Валиев: объединиться и сообща стоять насмерть. Ни за кем не охотиться, но своих в обиду не давать. Я их знаю, они любят легкую добычу. Сунутся раз, сунутся другой и отвалят. А как все это называть – профсоюзом, цехом или конфедерацией, – один черт.
– Фуфло, – коротко сказал Гена.
– Эх, – сказал Бармалей.
Алексей Михайлович сокрушенно покачал головой, а Басурман опять подскочил, облившись водкой и даже не заметив этого.
– Валиев! – выкрикнул он. – Опять Валиев! Оставьте вы его в покое! Помер он, ясно? Завалили его, как оленя, и никто пикнуть не успел, не то что помочь! И с нами со всеми так будет – кого подстрелят, кто сам себя порешит… Генка прав. С бандитами пусть бандиты разбираются, а кого быковская братва не добьет, тому уж я сам как-нибудь пропишу из двух стволов – прямо дуплетом, чтобы кишки веером. Ты подумай, чудила, – горячо обратился он к Юрию, – они же не нас, они же друг дружку крошить станут! Пачками, наповал…
– Волки от испуга скушали друг друга, – грустно сказал Юрий и выплеснул водку в рот.
Говорить было не о чем. Нужно было допивать и расходиться, потому что все уже было решено. Жизнь – тяжелая штука, подумал Юрий. И, как всякая достаточно большая масса, она обладает чудовищной инерцией. Как груженый железнодорожный вагон. Довольно просто сдвинуть его с места и заставить катиться по заранее проложенным рельсам, но попробуйте-ка столкнуть его под откос, упершись плечом в борт! Навалишь полные штаны, вот и весь разговор, как сказал бы красноречивый Гена. Этот вагон уже давно катится по рельсам, барабаня колесами на стыках, и соваться под него в надежде изменить направление – верная смерть. Валиев этому не поверил, а ведь Юрий его предупреждал…
Он перестал прислушиваться к разговору. За столом обсуждали детали предстоящих переговоров с быковскими бандитами. Этими деталями Юрий не интересовался. Даже то, что в компанию частных извозчиков наконец-то затесался государственный таксист по кличке Бармалей, ничего, в сущности, не меняло. Просто до них понемногу стало доходить то, о чем с самого начала твердил Валиев: все они в одной лодке, и по головам их лупят одним и тем же молотком. Валиев твердил, и Филатов твердил, и некто Зуев Олег Андреевич очень убедительно об этом толковал под водочку и Высоцкого…
Во всем этом сборище не было ни капли смысла, и Юрий испытывал настоятельное желание уйти. Вот только идти ему было некуда, поскольку вся компания окопалась в его квартире – он был среди собравшихся единственным холостяком. “Чего ради я все это затеял? – с горечью думал он, глядя поверх головы сидевшего напротив Басурмана в темноту за давно не мытым оконным стеклом. – Неужели ждал, что они мне скажут, что теперь делать? Или, может быть, рассчитывал на помощь?'
Он переместился с табурета в мамино кресло, сцепил руки на животе и закрыл глаза. Невысказанный упрек, что он не желает мстить за смерть товарища, носился в воздухе, как ядовитый аэрозоль, и жег глаза. Это была не правда, но Юрий не собирался ставить в известность об этом кого бы то ни было. Если сломался Зуев, может сломаться и любой другой. Гена был прав: это не всегда зависит от человека. Значит, опять придется действовать в одиночку, понял он.
Там, в Грозном, он встречал таких одиночек. В основном это были офицеры спецподразделений, идеально натренированные убийцы, профессионалы до мозга костей, смертельно уставшие наблюдать, как сотнями гибнут необстрелянные мальчишки. Взяв только самое необходимое, они молча уходили в ночь и так же молча возвращались под утро, а иногда и через несколько суток. Порой они не возвращались вовсе. За их головы сулили бешеные деньги, но Юрию ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь из них опустился до обсуждения этих сведений. Сейчас ему казалось, что для того, чтобы очистить Москву от кавказских бригад, хватило бы десятка таких волков-одиночек.
«Ну что, гражданин Филатов? – подумал он, машинально принимая сунутый ему кем-то прямо в руку стакан и поднося его к губам. – Вы опять за свое? Беззаконие и самосуд, махровая уголовщина… – Он чуть- чуть приоткрыл правый глаз и покосился на мамину фотографию. Сквозь частую сетку ресниц ему показалось, что мамины губы неодобрительно поджаты. Он снова закрыл глаз и сделал маленький глоток из стакана. – Ну, прости, – мысленно обратился он к маме. – Ты же видишь, что творится. Ну что я могу поделать? Я понимаю, что с точки зрения закона и морали то, что я собираюсь сделать, будет выглядеть обыкновенным преступлением. Точнее, необыкновенным, потому что одним трупом дело не ограничится. Но и остаться в стороне просто нельзя. Это тоже будет преступлением. А позвонить по “02” – это уже не преступление, а глупость. Это ловушка – почти такая же, как та, в которую угодил бедняга Зуев. По- английски ловушка – трап. А тот, кто ловушки расставляет, соответственно, траппер. Помнишь, у Фенимора Купера? Так вот, я этого самого траппера вычислю, сниму с него шкуру и отошлю в родную войсковую часть, чтобы натянули на полковой барабан. Нет, мама, ты не права. Я не сквернословлю, а излагаю конкретный план действий…»
