Губанов ухмыльнулся. Разумеется, охрана была в курсе, и обещание капитана не ставить в известность своих подчиненных означало только то, что эта информация будет надежно похоронена.
– За что я тебя люблю, капитан, – сказал Губанов, – так это за прямоту.
Он поднялся наверх и через несколько минут услышал, как со двора, рыкнув двигателем, выехала машина. Этот вопрос можно было считать улаженным, но майор знал, что не успокоится, пока за его женой не закроется дверь отдельной палаты со звуконепроницаемыми стенами. Он снова ухмыльнулся, подумав, что звуконепроницаемость еще не возведенных стен находится под вопросом: Кацнельсон мог увлечься экономией и заложить в проект внутренние перегородки из оберточной бумаги. “Надо бы его проконтролировать”, – подумал майор, но тут во дворе снова зашумел мотор, по ровному асфальту подъездной дорожки коротко прошуршали широкие колеса, и, выглянув в окно, Губанов увидел любовно отполированный черный “мерседес”, плавно затормозивший у крыльца.
Он скинул с плеча ремень кобуры, наспех поправил галстук и заторопился вниз: помимо всего прочего, он был начальником охраны, и вечерний рапорт любимому тестю входил в его прямые обязанности.
Губернатор вошел в вестибюль, как обычно, благоухая смесью изысканных ароматов и гордо неся свою неподвластную времени густую шевелюру. “А что ему сделается, – подумал Губанов, с улыбкой идя ему навстречу и протягивая руку для пожатия. – Это мы привыкли: старик да старик, а ему всего-навсего пятьдесят четыре года.
Посмотреть бы на него лет через двадцать. А сейчас он, конечно, орел. На стройке, на морозе, небось, горбатиться не приходилось. На это дело он других посылал, кто рылом попроще, а ему нельзя, он у нас смолоду комсомольский вожак и вообще тыловой лидер.
Это про таких в войну говорили, что у них медаль “За оборону Ташкента”. Старый козел… Ничего, мы тебя выдоим”.
Бородич пожал ему руку и приобнял за плечи, увлекая за собой. Видно было, что губернатор пребывает в отличном настроении, и у Губанова екнуло сердце от радостного предчувствия. Всю последнюю неделю старик насмерть дрался с банкирами, выколачивая деньги под свой проект, и приезжал домой чернее тучи, но сегодня вид у него был совсем другой, и Губанов понял, что дело выгорело.
– Ну, как тут у нас дела? – бодро спросил Бородач, вместе с зятем поднимаясь на второй этаж.
– У нас тут все в пределах нормы, – дипломатично соврал Губанов, решив придержать плохие новости для более подходящего момента. – А вот у вас, я вижу, какое-то событие. На презентации побывали?
– Какая презентация? – скривился Бородич. – Терпеть не могу это дерьмо, ты же знаешь. Хитришь, Алексей, хвостом вертишь! По физиономии твоей вижу, что уже обо всем догадался.
– О чем это вы? – округлив глаза, удивился Губанов. – Ума не приложу.
– Вот артист! В общем, можешь звонить своему Айболиту, пусть понемногу избавляется от своих пациентов и вообще собирает вещи. Строить будем под Звенигородом, я уже присмотрел местечко.
– А деньги? – осторожно спросил Губанов.
– Что – деньги? Пожертвования будем собирать!
Что ты дурачка из себя строишь? Раз я говорю, что будем строить, значит, деньги есть. Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть…
– Когда такие люди в стране Советской есть! – в тон ему подхватил Губанов, и оба расхохотались.
– Точно, – отсмеявшись, сказал губернатор. – Эх, было времечко! Помнишь, Алексей?
– Как не помнить, – с ухмылкой ответил Губанов, открывая перед тестем дверь его кабинета. – Никогда не забуду, как вы меня на бюро райкома имели за джинсы с глазами.
– Ну, а как же без этого, – благодушно сказал Бородач, опускаясь в свое кресло. – Если есть бюро райкома, то надо же на нем время от времени кого-то иметь. А у тебя, понимаешь, глаза во всю задницу. Да еще на фирменных джинсах! Завидно же, как ты полагаешь?
– Я тогда примерно так и понял, – Губанов опять ухмыльнулся, – но промолчал.
– Попробовал бы ты что-нибудь сказать! Коврова бы от тебя мокрого места не оставила.
– Да, Нина Константиновна женщина железная.
– Ха, железная. – На этот раз ухмыльнулся Бородич. – Очень даже мягкая, а уж темперамент, скажу я тебе…
– Что вы говорите! – воскликнул Губанов, для которого отношения тестя с Ковровой вовсе не были тайной.
– Ну, это дело прошлое, не стоит его ворошить, – сказал Бородич. – Давай-ка поговорим о деле, Алексей. Я хотел просить тебя об одной услуге.
– Я весь внимание.
– Мне хотелось бы, чтобы все организационные вопросы, связанные с этим строительством, ты взял на себя. Наш главный архитектор – мужик, конечно, грамотный, но привык работать по старинке, дедовскими методами: СМУ, ПМК всякие… А центр нужно построить быстро и, главное, качественно, без этой нашей славянской разухабистости, когда лес валят гектарами, грязь разводят на пол-области, технику гробят колоннами, ан, глядишь – построили трансформаторную будку, да и та через полгода завалилась… Надо бы частников каких-то нанять, что ли, и лучше из-за рубежа…
– Турок, – сказал Губанов. – Или югославов. А прорабом назначим одного.., одного Кацнельсона. Губернатор поморщился:
– А что, русского найти нельзя?
– Его главное достоинство заключается именно в том, что он не русский, – возразил Губанов. – Вы же сами только что…
– Ладно, ладно. – Бородич махнул рукой. – Ты прав, наверное. В общем я тебе доверяю, но имей в виду: в случае чего спрос будет по полной программе. Не посмотрю, что зять.
– Ну, Иван Алексеевич…
– Верю, верю, потому и прошу: займись ты этим делом. Знаю, что у тебя служба, но я тебя от нее временно освобождаю. Как ты считаешь, этот твой капитан справится?
– Да я и сам справлюсь. Служба необременительная. Любят вас в области. Иван Алексеевич, так что охране при вас вроде бы и делать нечего.
– Уж сколько лет твердили миру, что лесть глупа, вредна… – процитировал губернатор. – Кстати, ты не помнишь, как там у Крылова: глупа или гнусна?
Губанов виновато развел руками, давая понять, что не помнит.
– Ну, черт с ней, с лестью. Давай-ка дернем по пять капель за успех мероприятия.
Он полез в тумбу стола за бутылкой, а Губанов тем временем принес рюмки и нарезанный ломтиками лимон на фарфоровом блюдечке. Они выпили по чуть-чуть и разошлись, весьма довольные друг другом.
В тот вечер Губанов так ничего и не сказал губернатору о выходке его любимой дочери.
Лето закончилось как-то незаметно, да и осень показалась лишь незначительным эпизодом, наподобие краткого предисловия к зиме. После первых настоящих морозов вдруг наступила долгая оттепель, и Москва на несколько недель погрузилась в море слякоти, от которой не было никакого спасения. Отвратительная серо-коричневая жижа веером разлеталась из-под колес автомобилей и сыто чавкала под ногами пешеходов, налипая на брюки и голенища сапог мокрыми неопрятными лепешками. Время от времени с неба принимался падать густой мокрый снег. В основном это происходило по ночам, и тогда город просыпался белым и нарядным, но уже через несколько часов снег таял, и все возвращалось на круги своя.
Было начало третьего ночи, когда лежавший на прикроватной тумбочке телефон издал негромкую мелодичную трель. Ирина Быстрицкая проснулась от этого звука, но не стала открывать глаза: под одеялом было тепло и уютно, и сон ей снился теплый, уютный – такой, что с ним жалко было расставаться, да и телефон сразу же замолчал, потому что Глеб взял трубку и молча поднес ее к уху.
Некоторое время он неподвижно сидел на постели, видимо, вслушиваясь в то, что говорил ему звонивший посреди ночи человек, потом коротко сказал: “Да”, положил мобильник на тумбочку и потянулся
