– Она сама давала деньги, я и номер им накануне заказывал.
– Много давала?
– Сто долларов.
– Многовато что-то за такую пустяковую услугу.
– Зато я об этом никому не говорил – Врешь. А фотограф?
– Какой фотограф?
– Забыл? Голову освежить захотел? Пойдем на балкон, подышим свежим воздухом.
– И фотографа тоже я приводил.
– А он тебе сколько платил?
– Все в те сто долларов входило.
– Как ты его вызывал?
– Они сами с бабой договаривались, я его только встречал внизу и провожал.
– Понятно. Как фотограф выглядит?
– Обыкновенный, вроде тебя. Такой.., посмотришь на лицо, и потом не вспомнишь.
– А она?
– Она ничего, смазливая, сволочь! – уже поняв, что его не собираются сбрасывать головой вниз, заговорил электрик.
– Она сама тебе звонила?
– Да.
– А как представлялась?
– Я ее по голосу узнавал, ведь не каждый день сто долларов дают.
– Значит, ты не знаешь ни имени, ни фамилии? – Глеб извлек из кармана бумажник и сунул электрику под нос стодолларовую купюру.
– Смотри, сто долларов. Говорят, они память обновляют.
– Эмма ее зовут, Эмма.
– Откуда имя знаешь?
– Она себя так называла.
– А фотографа как зовут?
– Эдуард.
– Вот видишь, как много ты вспомнил.
Электрик было потянулся за стодолларовой купюрой, но Сиверов отдернул ее.
– Вспомнишь что-нибудь еще, получишь.
– Я и так рассказал все, что знал.
– Ты рассказал пока ровно настолько, чтобы я тебя с балкона не сбросил вниз головой.
– Не надо денег – отпусти.
– Где эту бабу найти можно?
– Не знаю, не знаю! – лицо мужчины стало мокрым от холодного пота. – После того, как приезжали из ФСБ, она больше не появлялась. И фотограф тоже. А что ему одному делать? – резонно рассудил электрик.
– Значит, так… Сто баксов ты не заработал, но жизнь свою сохранил. Жаль, хотел тебе и денег дать!
– Дочка у нее есть.
– Теплее, – поощрил Глеб. – Большая или маленькая?
– Лет пять-шесть.
– Откуда знаешь?
– Она, когда деньги мне давала, портмоне открыла, а там – фотография ее, и дочка на коленях сидит. Я еще сказал, что хорошая девочка, у меня у самого такая.
– Полтинник ты уже заработал.
Электрик Николай Кузьменков, не отрываясь, смотрел на сотенную купюру. Природная жадность брала свое, и вид денег заставил его забыть о пережитых недавно волнениях. Даже скрип балконной двери уже не приводил его в трепет, слух окончательно настроился на банкноту.
А сотка похрустывала в пальцах незнакомого мужчины призывно – как хорошая вобла в пивном баре. От этого аппетитного хруста самопроизвольно выделяется слюна, и ты уже не смотришь по сторонам на других мужчин, которые с большими бокалами, будто с фонарями, ходят по полутемному залу и отыскивают свободное местечко. Ты всецело поглощен заманчивым хрустом.
– Тебе пока причитается только полтинник, – напомнил Глеб и взял купюру пальцами так, словно собирался разорвать ее пополам.
Такого глумления над деньгами электрик Кузьменков не мог вынести, сердце готово было остановиться.
– Вспомнил, я еще вспомнил! – он уже не обманывал, а действительно лихорадочно вспоминал. – Эта баба, Эмма…
– Проститутка? – уточнил Сиверов.
– Ну да, она не местная, не питерская.
– Откуда знаешь?
– Во-первых, говорок такой, как у вас у всех, – московский.
Сиверов отметил, что уже второй раз за последние несколько дней ему сказали про его московский говор. И где? В Питере, в родном городе.
– А во-вторых…
– Я билет у нее видел на поезд – на московский. Да и с сумкой она приезжала. Местные с таким багажом трахаться не ходят. Щетку зубную в карман сунут, да упаковку презервативов – вот и весь багаж.
– Логично рассуждаешь, – Сиверов помахал купюрой перед носом электрика. – Спас ты Бенджамина от четвертования.
– Кого-кого? – не понял Кузьменков.
– Да вот этого мужика в халате с меховым воротником, – Глеб ткнул пальцем в портрет на банкноте. – Отец нации, между прочим.
– А я подумал, что вас так зовут. Еще удивился, чего это вы так хорошо по-русски говорите!
Глеб рассмеялся. Электрик оказался безобидным малым, и даже забавлял своей непосредственностью. Кузьменков последние дни жил предчувствием отпуска, всего четыре денька осталось доработать, а там – к тетке в Карелию рыбу ловить. И хрен кто узнает, что он разболтал о проститутке и о фотографе. Правда, была еще одна вещь, о которой электрик Кузьменков не обмолвился ни словом: кофр с аппаратурой фотографа стоял у него в каптерке, надежно спрятанный за ящиком с перегоревшими люминесцентными лампами, которые по инструкции нужно сдавать на завод для переработки. Естественно, никто из начальства об этом не побеспокоился, и лампы преспокойно пылились под верстаком второй год.
– Кстати, а как тебя зовут? – с дружелюбной улыбкой протягивая сотку, спросил Глеб.
– Николай.
– А фамилия?
– Зачем вам?
– Для отчетности, чтобы в записную книжку записать, кому я сотку отдал.
– А… – расплылся в улыбке Кузьменков, но к деньгам прикасаться пока боялся. – Кто эти записи смотреть будет?
– Только я.
Электрик все еще колебался.
– Мне же твою фамилию узнать – раз плюнуть. Вышел в коридор и спросил у дежурной.
– Да уж, точно. Кузьменков моя фамилия, Николай Петрович.
– А моя – Молчанов.
– Я бы тоже мог узнать, – с ощущением собственной важности заметил электрик, – достаточно заглянуть в книгу регистрации посетителей.
