однажды попал в плен к афганцам и за три дня так заболтал их командира цитатами из Корана, что тот отпустил его от греха подальше, пока он своими разговорами не деморализовал ему весь отряд...
– Может быть, и вы меня отпустите? – не стал ходить вокруг да около одноглазый. – Я отдаю должное вашему мастерству, которое привело вас к заслуженной победе. Может быть, стоит на этом остановиться? Я могу заплатить больше, чем обещали за мою голову американцы. Намного больше!
– Поговорим лучше о литературе, – предложил Глеб Сиверов. – Так ты, оказывается, еще и пописываешь? Никогда бы не подумал!
– Почему же? – вежливо удивился одноглазый. Вежливо удивляться, лежа на полу со связанными руками и ногами, было трудно, но он справился с этой задачей во имя поддержания беседы. Разговорчивый тюремщик – это уже не тюремщик, а почти жертва. Язык – грозное оружие, если умеешь им правильно пользоваться. Одноглазый это умел. – Почему же? Я накопил огромный жизненный опыт и почувствовал, что настало время поделиться с людьми плодами моих размышлений...
– Это дерьмо, а не плоды, – сообщил Глеб. – Говорю тебе это как журналист, корреспондент агентства 'Рейтер'. – Он улыбнулся собственной шутке, которая одноглазому вовсе не показалась смешной. – И вообще, тебе лучше было бы составить завещание, чем развлекаться пропагандистской писаниной.
– Значит, деньги вас не интересуют, – вернулся к занимающей его теме одноглазый. – Странно, я почему-то сразу решил, что вы авантюрист, действующий из корыстных побуждений. Что же вам от меня нужно?
– А я уже получил все, что мне было от тебя нужно, – заявил Глеб. – Знаешь, разговаривая с тобой, испытываешь странное чувство, будто беседуешь с ночным кошмаром.
Это последнее заявление было оставлено одноглазым без внимания. Куда более интересными и значительными ему показались слова тюремщика о том, что он уже получил все, чего добивался. Что же это?
У него вдруг появилось странное ощущение: казалось, он вот-вот вспомнит что-то, о чем забыл... О чем предпочел бы забыть, если бы у него был выбор.
Его усыпили хлороформом, связали и привезли сюда, но между выстрелом в Гамида и пробуждением на полу гостиничного номера было еще что-то, и это 'что-то' вдруг начало неумолимо всплывать из глубин памяти, как всплывает раздувшееся от скопившихся внутри газов тело утопленника.
Во рту у одноглазого пересохло, и теперь он начал понимать, откуда эта сухость. Так бывает, когда долго, без перерыва говоришь о чем-то, что тебя по-настоящему волнует. И стоило ему об этом подумать, как он вспомнил сладостное ощущение, которое испытывал, когда без умолку молол языком – там, на сиденье едущего сквозь метель и сгущающуюся темноту микроавтобуса.
Еще он вспомнил одноразовый шприц, который сжимала одетая в черную кожаную перчатку рука, острый блеск иглы с дрожащей на кончике прозрачной каплей, мгновенную боль от укола и возникшее вслед за ней желание говорить, делиться самым сокровенным, отвечать на любые вопросы...
– Хорошая вещь – современная химия, правда? – сказал Сиверов, поигрывая черной коробочкой цифрового диктофона.
– Ты умрешь, шакал, – пообещал одноглазый и замолчал, отвернув от Глеба закаменевшее лицо.
– Все мы смертны, – согласился Слепой и тоже замолчал, услышав за окном шум подъехавшей машины.
За ней к мотелю подкатила вторая. Раздвинув планки жалюзи, Глеб выглянул наружу. Он увидел, как из синего 'опеля' выбирается какой-то человек в дорогом пальто и фетровой шляпе. Он переговорил о чем-то с выпрыгнувшим из подъехавшего следом бронеавтомобиля рослым военным без знаков различия, и они рука об руку двинулись к мотелю.
Смотреть, как из броневика выгружается вооруженная группа захвата, Глеб не стал. Его задача была выполнена, и теперь перед ним стояла другая: в целости и сохранности доставить в Москву до отказа напичканный бесценной информацией диктофон.
Перешагнув через связанного пленника, он устремился к ванной, окно которой выходило на противоположную сторону здания. Лампа под потолком продолжала сиять, ярко освещая смятую постель с разбросанными по ней страницами рукописи и прикроватную тумбочку, на краю которой остался лежать забытый тридцатизарядный 'ингрэм' с глушителем.
Двумя часами позже бронированный микроавтобус без приключений добрался до ближайшей американской военной базы. К этому времени Андрей Гаврилович Васильев уже сидел в своей лондонской квартире, пил виски из огромной фаянсовой кружки и думал, что же он, черт побери, должен завтра написать в своем донесении.
Глеб Сиверов в это время находился в зале ожидания аэропорта 'Хитроу', и у его ног стоял пластиковый чемодан мистера Рэмси, с виду ничем не отличавшийся от миллионов точно таких же удобных и практичных дорожных чемоданов.
Когда в дверь позвонили, Федор Филиппович был дома один. Звонок оторвал его от просмотра очередного выпуска теленовостей. Потапчук смотрел новости с самого утра, переключаясь с одного канала на другой, и выучил их почти наизусть, но отрываться от экрана все равно было безумно жаль: он уже и не помнил, когда информационные программы доставляли ему такое удовольствие.
Недовольно ворча и шаркая домашними тапочками, генерал пошел открывать, уверенный, что это вернулась ушедшая на рынок за продуктами жена. Опять, наверное, кошелек забыла...
Он распахнул дверь и удивленно приподнял брови, поверх очков глядя на стоявшего снаружи незнакомого молодого человека в синем форменном комбинезоне и кепи с длинным козырьком. На груди комбинезона, а также на кепи виднелись надписи 'FedEx', свидетельствующие о том, что молодой человек имеет честь принадлежать к числу курьеров международной экспресс-почты.
– Потапчук Федор Филиппович? – осведомился молодой человек. Говорил он, слава богу, на чистом русском языке, и у генерала немного отлегло от сердца. – Получите бандероль.
Генерал взял большой конверт из плотной бумаги, внутри которого прощупывалось что-то твердое, угловатое и совсем небольшое. Пока Федор Филиппович ощупывал пакет, гадая, что же за штуковина в нем лежит, курьер испарился. То, как быстро и незаметно он это проделал, немного озадачило генерала: уж не бомбу ли принес ему симпатичный обормот в синем комбинезоне?
В это время в комнате зазвонил телефон. Потапчук закрыл входную дверь и поспешил туда, все еще держа в руке подозрительный пакет. В комнате он осторожно опустил бандероль на стол рядом с телефоном и только после этого снял трубку.
– Здравия желаю! – сказала трубка знакомым голосом, который, слава богу, звучал бодро и даже приподнято.
– Ба! – воскликнул генерал. – Какие люди! Знал бы ты, как я рад тебя слышать!
– Взаимно, – ответил Слепой. – Что новенького, Федор Филиппович?
– Новенького много, – осторожно сказал генерал. – Сразу всего и не расскажешь. Особенно по телефону. И потом, главные новости я рассчитывал услышать от тебя.
– Ах, вы об этом! Неужели до сих пор не в курсе?
– Более или менее. В самых общих чертах. Как все прошло?
– Как в страшном сне. Скажите лучше, что решили наверху?
Федор Филиппович помолчал.
– Что решили наверху, не знаю, – сказал он наконец. – Зато вот прямо сейчас по телевизору передают, что швейцарский суд принял решение о выдаче Адамова российской стороне.
– Не жалеете?
– О чем? – резче, чем ему хотелось бы, спросил Федор Филиппович.
– Шучу, – сказал Сиверов.
– Это не самая удачная из твоих шуток, – заметил генерал.
– А вы когда-нибудь пытались провести вечер за просмотром английских юмористических шоу? Не понимаю, кто придумал эту сказку о тонком английском юморе...
