сенсации, на украденные миллионы и вообще на все на свете!
– Что-то ты сегодня расплевался, – заметил Юрий, которого такая позиция Мирона хоть и удивляла, но тем не менее вполне устраивала. – Все кругом заплевал, прямо как верблюд. На политику ему плевать, на сенсации плевать, на миллионы плевать... Правильно твои хозяева делают, что выгнать тебя хотят. Какой ты к дьяволу журналист?
– Никакой, – с готовностью согласился Мирон, насадил на вилку кусок ветчины, целиком засунул его в рот и принялся старательно жевать.
– Так, – сказал Юрий, – все ясно. То есть, наоборот, ничего не ясно. Чем дальше в лес, тем больше дров. Ладно, давай зайдем с другого конца.
– А давай, – согласился Мирон. – Попробуем ради спортивного интереса.
Тон у него был такой, словно он битый час втолковывал Юрию что-то само собой разумеющееся, а тот, дурень, так его и не понял. Дескать, симпатичный ты парень, Юрий Алексеевич, но – что тут попишешь! – дурак дураком...
Юрий сделал вид, что не заметил этого хамского снисходительного тона, и произнес:
– Если я тебя правильно понял, у тебя было ко мне какое-то конкретное предложение. Философия твоя, мягко говоря, сомнительна, и потом, ведь не ради философии же ты меня сюда приволок!
– Вот, – сказал Мирон с чрезвычайно довольным видом. – Наконец-то! А то у меня уже язык заболел. Это только Адреналин может часами трепаться на эту тему без малейшего вреда для своего организма.
– Кто? – удивился Юрий. – Какой еще Адреналин?
– Неважно, – отмахнулся Мирон. – Успеешь еще познакомиться. Так что, говоришь, я предлагаю... В общем-то, ты это уже и сам сформулировал. Весь мир насилья... ну и так далее. Спокойно! Никого свергать я тебе не предлагаю, забудь ты об этом, наконец. Внутри, внутри себя!.. Начни с себя, и не заметишь, как мир вокруг переменится.
– А попроще объяснить нельзя? – спросил Юрий.
– Легко, – ответил Мирон. – На свете полно таких, как мы с тобой – сильных, ловких, бывших боксеров, борцов, военных... словом, бывших мужчин. Они, как и мы с тобой, остепенились, надели галстуки, залечили синяки и шрамы и сели за письменные столы. Представь: сидит такая вот машина, вроде тебя, и целыми днями щелкает клавишами компьютера, а где-то там, на заднем плане, все время помнит, что когда-то он был мужиком. И тошно ему, бедняге, и муторно, и сам он не знает, с чего это вдруг... К тому же он понимает, что подраться с соседом, или с начальником, или с дураком каким-нибудь в трамвае – это же прямая дорога в кутузку. Или, скажем, жене, стерве, глаз подбить, а потом тестя с балкона выкинуть... Тренажеры, пробежки и вообще спорт – это тоже все не то. Нужен контакт, чтобы голыми кулаками по зубам, да чтобы со всей дури, и сдачи чтобы дали без задержек... Ну, как мы с тобой сегодня, понимаешь? А где ж его, такой контакт, взять?
– Действительно, где? – сказал Юрий и воткнул сигарету в заменявшее пепельницу блюдечко.
– Есть такое место, – заговорщицким тоном сообщил Мирон и, перегнувшись через стол, зашептал Юрию на ухо.
Слушая его, Юрий нечаянно покосился в сторону кухни и вдруг увидел давешнюю сонную личность в бабочке. Личность стояла в дверях кухни и, мрачно отсвечивая в полумраке своим фингалом, прислушивалась к происходившему за столом разговору. Слышать личность, конечно, ничего не могла, но вид собой все равно являла настороженный и угрюмый – в общем, стояла на страже. На страже чего? Чего- то. Например, того таинственного места, о котором нашептывал Юрию странно изменившийся Мирон.
Юрий дослушал до конца, отстранился, закурил новую сигарету и нарочито равнодушно, пряча за этим равнодушием глубокое и странное впечатление, произведенное на него словами Мирона, произнес:
– М-да... Ну, я даже как-то не знаю... От нечего делать, конечно, сойдет и это...
Мирон усмехнулся.
– Кривляешься, – сказал он. – Корчишь из себя супермена. Выходит, ни хрена ты, братец, не понял. Жаль. Я думал, ты умнее. Ну, да это поправимо. Приходи все-таки. Приходи, встань против Адреналина или вот хоть против него, – он кивнул в сторону кухни, где по-прежнему мрачно поблескивала фингалом личность в бабочке, – и покажи другим и, главное, себе, какой ты супермен.
– Посмотрим, – с напускным безразличием ответил Юрий.
Мирон тем не менее видел его насквозь: Юрий просто не хотел признать, что Мирон задел его за живое, разбередил то, что, казалось, давно было похоронено в самых глубоких тайниках души.
– Посмотри, посмотри, – сказал Мирон. – Только особенно не тяни, ладно? С инстинктами, знаешь ли, не шутят. А ты... Ты уже на грани. Имей это в виду, Юрий Алексеевич, и не забудь адрес.
– Постараюсь, – сказал Юрий, снова покривив душой: забывать названный Мироном адрес он не собирался даже за все сокровища мира.
Имелась у Адреналина – теперешнего, а не того, каким он был раньше, – одна странность. Странность эта заключалась в том, что везде и всюду Адреналин носил на груди, на переброшенном через шею витом кожаном шнурке, некий амулет, издали напоминавший билет мгновенной лотереи. Прямоугольная эта бумажка с оправленной железом дырочкой на одном конце от долгого ношения засалилась и потемнела, ибо снимал ее Адреналин только перед очередной дракой да еще, пожалуй, в тех редких случаях, когда взбредала ему в голову фантазия принять душ.
Сходство этого странного амулета, висевшего у Адреналина там, где у нормальных людей обычно висит нательный крест или кулон со знаком зодиака, с лотерейным билетом было не случайным. Это и был лотерейный билет, а точнее, билет мгновенной лотереи 'Спринт', очень популярной в начале девяностых, а ныне почти забытой.
Многие из тех, кому была известна история Адреналина и кто видел его амулет вблизи, полагали, что таким образом Адреналин тренирует силу воли – ну, когда заядлый курильщик, решивший завязать со своим губительным пристрастием, держит в комоде открытую пачку сигарет или отставной алкаш – бутылку водки, из которой выпил последние в своей жизни сто граммов. Общеизвестно, чем заканчиваются подобные 'тренировки'. Бывший курильщик, поругавшись с женой из-за какой-нибудь ерунды, дрожащими пальцами лезет в заветную пачку и, давясь и кашляя, закуривает пересохшую, затхлую от старости сигарету; завязавший алкаш однажды вдруг с полной ясностью осознает, что бывших алкоголиков на свете просто не бывает, и, решив, что помирать рано или поздно все равно придется, достает из буфета запыленную бутылку и граненый стакан, изобретенный, по слухам, скульптором Мухиной – той самой Мухиной, что воздвигла у входа на ВДНХ знаменитую скульптурную композицию 'Рабочий и крестьянка'. Ах, товарищ Мухина! Сколько же невинных душ утонуло в вашем – если он и вправду ваш – стакане!
Словом, люди, знавшие Адреналина прежнего и не знавшие, чем он дышит теперь, были уверены, что рано или поздно слишком туго закрученная пружина его воли непременно лопнет с печальным звоном, заветный лотерейный билетик будет надорван и вскрыт и все благополучнейшим образом вернется на круги своя. Так бывает почти всегда, а чем, спрашивается, Адреналин лучше других?
И никому даже в голову не пришло поинтересоваться, откуда у Адреналина такое необычное украшение и при каких таких обстоятельствах оно попало к нему на грудь. А история, между тем, была прелюбопытная, и в подробности ее был посвящен один-единственный человек на всем белом свете, а именно Зимин.
Это, конечно, не считая киоскера, который, увы, не имел чести знать Адреналина и виделся с ним на протяжении двух или трех минут. Зато уж запомнил он Адреналина до конца своих дней, в этом сомневаться не приходится.
Правда, был еще водитель мусоровоза, но этот тип в грязном комбинезоне Адреналина видел только со спины, да и то еще вопрос, видел ли он его вообще, так что о нем, о водителе, лучше сразу забыть. Ну его к дьяволу, в самом деле! Тоже мне, персонаж. Ушами не надо хлопать, так и не придется потом отдуваться.
Короче говоря, Адреналин сказал: 'Пошли', и Зимин пошел за ним, как бычок на веревочке. Они без помех миновали приемную с секретаршей, потом коридор, потом лестницу, вестибюль, стеклянные двери и наконец оказались во дворе, где стояла Адреналинова 'каррера' вызывающего красного цвета. Они сели в
