— чистых тряпок в вагоне не было. Заметил внизу мальчишку поводыря — тот весь светился от восторга.
— Найди мне перевязочного материала, живей.
Мальчишка стремглав убежал. Рублев подтащил двух отключенных «качков» к двери и скинул вниз. Никто бы не взялся оценить их шансы на возвращение в строй.
Публика из соседнего вагона молча потащила расслабленные, свинцово-тяжелые тела. По четверо бомжей держались за каждое.
— Ты ранен? — спросил Виктор.
— Пустяки. Большая царапина. Ты меня здорово выручил, — ухватив тонкие пальцы, Комбат бережно пожал их. — Знаешь, я давно подумывал о напарнике.
Трудно найти человека, которому мог бы доверять.
Музыкант свесил ноги и нащупал столик — необходимую для спуска опору.
в который раз вспомнилась Рублеву песня.
Слова ее не существовали отдельно от музыки. Если не спеть их, а сказать — получится фальшивая болтовня. А под музыку — пахнет правдой, горьким дымом и кровью.
— Они сейчас, кто где. По разным концам России, по разным странам. На Украине, в Белоруссии, в Армении. У нас, в Москве, только один. Но мужику есть что терять, ради чего беречься — трое детей как- никак. Понимаю, тебе тяжело это слышать. Факт есть факт: нам с тобой терять на сегодняшний день нечего.
Виктор перебрался поближе к печке: проверить по гулу и жару — надо ли подкинуть еще.
— Тяжело делать дело одному, — признался Комбат. — Не люблю чувствовать себя волком- одиночкой.
Он вспомнил о Бахрушине, Подберезском. Где вы сейчас, мужики? Где поднимаете армию из руин: на Кавказе, на Дальнем Востоке? Не из той вы породы, чтобы урвать себе теплое местечко тут, в столице, — в Министерстве или Генштабе.
В глубине души Комбат завидовал тем, кто остался в строю. Каждый сделал свой выбор. Есть дар терпения.
Искусство служить молча, когда ты ничего не можешь изменить во всеобщем бардаке и развале. Стиснув зубы делать свое дело, чтобы дождаться перемен к лучшему.
Даром терпения природа его не наградила — пришлось писать рапорт…
— Издеваешься? Из меня такой напарник… Сам же сказал — лезь повыше, чтобы не мешал.
— На свете до сих пор было только двое людей, которым привелось спасти мне жизнь. Один давно в земле сырой, другого последний раз видели на Сахалине, за рыбной ловлей. Ты будешь третьим.
— Я ничего не умею из того, что нужно тебе. Все время я занимался только одним — этой золотой дудкой. Старался чего-то достичь, стремился к совершенству. Иллюзии, самообман… Это не нужно ни людям, ни мне, ни Господу Богу, если даже он сидит где-то там, на облаках.
Появился мальчишка-поводырь с настоящим бинтом.
— Дудаев сказал, чтобы вы заглянули в ресторан.
— Это ловушка, — быстро предупредил Виктор, как будто Комбат уже вскочил с места.
— Иди, передай, что скоро буду.
Раздевшись до пояса, Рублев сам занялся перевязкой.
— Не правда, — заметил он, возвращаясь к прерванному разговору. — Именно это главное. Тут можно много чего наговорить, но язык у меня не слишком хорошо подвешен. Если ты одно дело делал как надо, освоишь и любое другое.
— Учти, сегодня утром я первый раз держал в руках пистолет.
— Я догадался… Собирайся, пойдем вместе. Тебе лучше не оставаться здесь одному.
— А саксофон?
Рублев задумался.
— Бери подмышку.
Вокзальный ресторан встретил их общепитовским запахом, неизменным с советских времен. Метрдотель подскочил было к непрезентабельно одетым друзьям, но негромкий окрик остановил его на полдороге.
Дудаев, уже в другом, новеньком с иголочки пиджаке, сидел в одиночестве за столиком в скупо освещенном углу. На скатерти стоял лаконичный набор: ваза с мелкими блеклыми цветами, водка в графине и две рюмки.
Заметив Виктора, человек с тонкими усиками жестом показал официанту поставить третью.
— Не знаю, как вы, но я не могу разливать хорошую водку из бутылок, — сказал он, когда все три стула оказались занятыми. — то ли дело хрустальный графин с хорошо притертой пробкой.
Ансамбль играл довольно громко, Виктор непроизвольно морщился при каждом огрехе. Хозяин стола не повышал голос, но удивительным образом его слова были отчетливо слышны сквозь грохот ударной установки и примитивный аккомпанемент на вполне достойной «Ямахе».
— К великому сожалению при первой нашей встрече я еще не владел всей информацией, господин Рублев.
Комбат спокойно следил, как наполняется его рюмка.
На первый взгляд положение было не из выигрышных:
Дудаев явно узнал его в лицо по одной из фотографий, обильным потоком хлынувших в прессу. Теперь он отлично понимает, что может сдать «господина Рублева» в милицию. Но нет все-таки худа без добра: он должен отдавать себе отчет и в другом — за скандальным захватом в Думе, за взрывом депутатского автомобиля наверняка стоят серьезные силы. Силы, которым достаточно только дунуть на карточный домик, который он выстроил на вокзале…
— Вы ставите меня в сложное положение, — признался Дудаев.
Изобразить откровенность ему явно не удалось: выдавала напряженная линия рта под ниточкой усов.
— При всем желании я не могу больше проявлять гостеприимство. Такой человек, как вы, начинает создавать полюс притяжения, влиять на устоявшийся «баланс сил». С другой стороны, мне бы не хотелось, чтобы завтра вас здесь накрыли менты. Мы люди маленькие и не хотим привлекать внимания сильных мира сего. Конечно, я бы и сам мог проявить инициативу… Но я отношу себя к людям старой школы, для которых кодекс чести пока еще не пустой звук. Стукачество — единственный по-настоящему смертный грех, его вполне достаточно, чтобы загубить душу.
«Рассказывай сказки, — подумал Комбат. — Знал бы ты, что бояться нечего — рука бы не дрогнула набрать заветный номер.»
— Мне будет жаль расставаться с вашей «гостиницей» — она вполне меня устраивала.
— Надеюсь, у вас останутся только хорошие воспоминания о проведенном здесь времени. Поверьте, вокзал слишком бойкое место, отсидеться у нас сколько-нибудь долго…
— Не знаю, как насчет вокзала, но здесь я в самом деле не хотел бы задерживаться, — прервал преувеличенно вежливую речь Комбат. — Для хороших воспоминаний мне нужны два пистолета с глушителями.
Он рисковал. Дудаев мог задаться очевидными вопросами: остался кто-то за спиной этого
