фотографию. Потом улыбка Пузыря прямо на глазах стала блекнуть, превратившись в конце концов в гримасу боли. Он дернул рукой, пытаясь высвободить кисть, но Дорогин держал крепко.
– Ну что, Геракл, – спросил Сергей, широко улыбаясь, словно ведя дружескую беседу, – поставить тебя на колени?
– Пусти, козел, – прошипел Пузырь. Он чувствовал, что это не пустая угроза: еще немного, и он действительно рухнет на колени при всем честном народе. Ему казалось, что его кисть уже раздроблена. – Пусти, слышишь? Пожалеешь, падло… Пусти руку, гад! – почти выкрикнул он плачущим голосом, так не вязавшимся с его мощной фигурой.
– Обязательно, – пообещал Дорогин, – только сначала ты извинишься перед женщиной.
– Сережа, прекрати, – вмешалась испуганная Тамара. – Отпусти его.
– Извинится – отпущу.
Тамара отступилась: она знала, что в таких случаях спорить с Дорогиным бесполезно.
Пузырь скрипнул зубами.
– Извини… – с трудом выдавил он. Дорогин сжал его ладонь немного сильнее, Пузырь непроизвольно охнул и присел. – Извините, – поправился он.
– Свободен, – сказал Дорогин, выпустил руку Пузыря и брезгливо вытер ладонь о джинсы.
Пузырь открыл рот, но Дорогин предостерегающе поднял кверху указательный палец, и тот скрылся в автобусе, массируя онемевшую кисть.
– Если ты не прекратишь хулиганить, – звенящим от волнения голосом сказала Тамара, – я улечу в Москву первым же самолетом.
– Ну, тетя Тома, – голосом нашкодившего первоклассника проныл Дорогин, – он же первый начал…
Тамара нахмурилась, потом не выдержала и рассмеялась. Дорогин осторожно огляделся, проверяя реакцию публики на инцидент. Публика, похоже, ничего не заметила, только немного в стороне большеголовый тип с переднего сиденья пристально смотрел на Сергея, держа правую руку за лацканом светлого пиджака. Встретившись с Дорогиным глазами, он поспешно отвел взгляд, вынул руку из-за пазухи и, повернувшись к автобусу спиной, стал прикуривать сигарету, заслоняя огонек зажигалки ладонями от налетавших с шоссе порывов горячего ветра.
Дорогин все еще разглядывал спину Шурупа, пытаясь понять, в самом ли деле его пиджак оттопыривается под мышкой, или это только кажется, когда сопровождающая в якорях принялась издавать пронзительные вопли, совершая призывные взмахи своей белой папкой. Отдыхающие дисциплинированно потянулись к автобусу со всех сторон, до смешного напоминая спешащих на зов хозяйки кур, и через несколько минут автобус, мягко рыкнув двигателем, отчалил от придорожного кафе и влился в общий поток транспорта, катившего в южном направлении.
В салоне густо пахло копчеными сосисками и дынями, – странная, но неуловимо приятная смесь. Тамара дулась, глядя в окно. Сергей не приставал к ней с расспросами и утешениями. Конечно, она все понимала, но происшествие на стоянке оставило неприятный осадок. Дорогин и сам чувствовал, что на сверкающей поверхности этого летнего дня появилось неопрятное пятнышко, и хуже всего было то, что пятнышко это обещало в ближайшее время разрастись, омрачив весь отпуск: Сергей заметил, что сидевший на переднем сиденье головастый тип время от времени оглядывается на него, свешивая в проход башку. Водитель тоже периодически бросал на него косые взгляды в зеркало заднего вида. Пляжного атлета Леху Сергей видеть не мог: тот сидел где-то сзади, но теперь ему окончательно стало ясно, что эти трое представляют собой одну компанию, хотя почему-то стараются это скрыть.
Кроме того, ему было интересно, куда подевался второй водитель. Автобус ушел с таможни без него, а сопровождающая выглядела озабоченной и задерганной.
Судя по всему, ночью ему действительно стало плохо, но Дорогин предпочел бы, чтобы помощь пострадавшему была оказана кем-нибудь другим: пляжный атлет Леха и его большеголовый приятель, носивший что-то такое под мышкой, из-за чего он даже в жару не расставался с пиджаком, мало походили на добрых самаритян.
За окном проплывал утомительно-однообразный пейзаж с преобладанием серого и желтого цвета, изредка попадались заправочные станции, как отделанные по последним европейским стандартам, так и самые обыкновенные, оставшиеся здесь, видимо, еще с советских времен. Изучив цены на топливо и произведя в уме несложные подсчеты, Сергей от души посочувствовал местным автолюбителям: цены на бензин превышали российские чуть ли не втрое. 'Вот и еще одна причина для национальной неприязни, – подумал Дорогин, провожая глазами очередной рекламный щит. – Хотя совершенно непонятно, при чем тут национальный вопрос: экономика в чистом виде.
Спрос рождает предложение, нефтяники диктуют цены, посредники с нашей стороны поднимают планку, здешние посредники задирают ее еще выше, а уж владельцу бензоколонки деваться некуда: ему тоже прибыль нужна. И совершенно безразлично, русский он, украинец или тунгус.'
Тем не менее машин на шоссе хватало, и большинство из них щеголяло украинскими номерами, хотя попадались и российские, и красно-белые белорусские. Проезжая через очередной поселок, Сергей заметил в окнах некоторых мазанок сверкающие новизной стеклопакеты, а на крышах – разноцветную металлочерепицу. Смотрелось это все довольно странно, но лучше всяких слов говорило о том, что слухи о поголовном обнищании украинского народа сильно преувеличены.
Оказалось, что подобные мысли занимают не только Сергея Дорогина. Как-то незаметно почти весь автобус включился в оживленное обсуждение здешней экономической ситуации, которое вполне закономерно переросло в горячий и бессвязный спор по национальному вопросу. Сергей понял, что ничего интересного ему услышать не удастся, и стал смотреть в окно.
Они с Тамарой сидели с правой стороны, и поэтому Дорогин не заметил обогнавший их «лексус» с московскими номерами – длинный, пепельно-серый, на первый взгляд совершенно неотличимый от шестисотого «мерседеса». Впрочем, даже заметив, Сергей не обратил бы на «лексус» внимания, поскольку не знал и знать не мог, какую роль в его дальнейшем сыграет этот роскошный автомобиль.
Владлен Михайлович Самарин откинулся на спинку кожаного сиденья и принялся неторопливо набивать трубку. Сидевший за рулем «лексуса» Дмитрий, заметив в зеркале его движение, удовлетворенно кивнул сам себе. Все было в порядке, автобус целеустремленно пилил по трассе с приличной скоростью, и все, похоже, шло по плану, хотя по какому именно, Дмитрий конечно же не знал.
Самарин чиркнул зажигалкой, и через несколько секунд салон наполнился клубами ароматного дыма.
Раскуривание трубки давно превратилось для Владлена Михайловича в своеобразный ритуал. Ему приходилось читать, что курение трубки снижает для курильщика риск заболевания раком легких, но дело было совсем не в этом. Сигарета – продукт торопливого и динамичного двадцатого столетия, ее можно зажечь и выкурить на ходу, даже не замедляя шага, и выбросить в первую попавшуюся урну или просто под ноги.
Иное дело – трубка. Пауза в деловом разговоре, заполненная набиванием и раскуриванием хорошей трубки, выглядит вполне естественно и даже придает словам дополнительный вес, предоставляя в то же время отличную возможность еще раз пораскинуть мозгами и без спешки принять верное решение.
Собственно, трубок у Владлена Михайловича была целая коллекция – от дешевых кустарных поделок до драгоценных коллекционных экземпляров, которые Самарин позволял себе использовать только в редчайших, совершенно исключительных случаях.
Теперь он мог себе позволить многое, и времена, когда все было совсем не так, вспоминались туманно, как страницы прочитанного однажды бездарного романа на производственную тему. Тогда он, как и большинство нормальных граждан, курил сигареты – помнится, это были «Ту-134», поставляемые братской Болгарией, – и не имел времени на обдумывание хитроумных комбинаций. Комбинации обдумывали и воплощали в жизнь другие, а он брал этих других за шиворот, приводил к себе в кабинет и выбивал из них дерьмо, потому что комбинации их в большинстве своем поражали полной бездарностью, и место таким комбинаторам было на нарах, куда Владлен Михайлович и отправлял своих подопечных для дальнейшего перевоспитания.
Владлен Михайлович бросил взгляд на свои большие, сильные руки и усмехнулся с оттенком
