— Не может быть, не может быть, — бормотал мужчина, — как же так, Сережа собирался жениться, сказал, зимой женюсь, и у меня будут внуки. Он говорил: «Что ты, батя, такой грустный, вот будут у тебя внуки, станешь с ними нянчиться и не надо тебе ни на какую работу устраиваться, сиди себе на пенсии, смотри детей. А деньги мы заработаем», — Детей? — переспросил Комбат.
— Как же, у Сергея девушка, это Павел, тот как-то жизнь свою не планирует, а Сергей пообещал: зимой, батя, женюсь, свадьбу сыграем, и внуки у тебя появятся. Я же им каждый день твердил, что вы живете как бобыли? Женились бы, а они хохочут и говорят, что им и так хорошо.
— Да, понимаю, понимаю, — прошептал Рублев.
Входная дверь в квартиру осталась открытой и с лестничной площадки послышалась голос.
— Андрей! Андрей Петрович! — голос явно принадлежал женщине и, скорее всего, соседке. — Что это у тебя дверь нараспашку?
В квартиру вошла соседка с сумкой в руках. Увидев Рублева и удрученного Решетникова-старшего, застыла, не переступая порога зала..
— Что-то случилось? — обратилась она вначале к Решетникову, затем к Комбату.
Тот кивнул.
— Случилось.
— Что, с ребятами?
— С ребятами, — подтвердил Рублев.
— Вера Павловна… Вера Павловна, — сам сказал старший Решетников, — ребята погибли, оба, Сережа и Паша. Погибли.
Женщина вдруг заплакала, но как-то тихо, подошла к дивану, села рядом с Решетниковым-старшим, обнял его за плечи.
Комбат поднялся.
— Ну что ж, я пойду.
Старик закивал, соседка взглянула на Рублева подозрительно.
— Я еще приеду. Мы все приедем, все к вам придем. Держись, батя, держись. Хотя я и понимаю, хуже не бывает.
И тут Комбат увидел фотографию, ту же, что висела у него в зале над диваном. Его сердце сжалось так сильно, что ему показалось, сейчас он умрет. Он сжал зубы и медленно покинул квартиру.
На лестничной площадке Рублев тыльной стороной ладони вытер глаза, хотя они и были сухие. Слезы, которые должны были пролиться, кипели и клокотали где-то внутри, в душе Комбата.
«Сволочи, мерзавцы!» — Рублев так крепко сжал кулаки, что ногти впились в кожу, он не чувствовал боли, болели лишь сердце и душа.
— Господи, да что это такое? — войдя в лифт, пробормотал Рублев. — Как это может быть? Два таких парня… Ужас! Ужас. Если бы все это произошло где-нибудь в Афганистане на поле боя, во время атаки, было бы ясно и главное — было бы справедливо, а здесь в мирное время, просто не укладывается в голове.
Лифт остановился, и Рублев услышал веселый смех, из такси выбирался молодой парень с маленьким ребенком на руках. Парня встречали мужчина и женщина. А он бережно держал ребенка в белом одеяле, перевязанном голубой лентой.
— Вот ваш внук! — говорил парень, обращаясь к своим родителям. — Вот какого орла родила Светлана. Света, Светочка, выходи, осторожненько.
Парень был явно горд, а Комбат смотрел на происходящее сумрачно и зло. До него еще никак не доходило, что жизнь вокруг продолжается: вот привезли новорожденного из роддома, а где-то в морге лежат два близких ему человека.
— Эй, посторонитесь, пожалуйста, посторонитесь, — попросил Комбата парень, передавая ребенка своей матери. Та приподняла угол одеяльца, взглянула на розовое личико и воскликнула:
— Какой хорошенький! Тьфу-тьфу на тебя! Смотри, отец, какого внука они тебе принесли.
Светлана улыбалась и готова была вырвать ребенка из рук свекрови, прижать к себе.
— Осторожнее! — восклицала молодая мать. — Не простудите мне сына, не простудите. Он же совсем маленький.
— Не беспокойся, — свекровь опустила угол одеяла на лицо спящего ребенка, — не бойся, я троих вырастила, не бойся, Светочка, не простужу. Пойдемте в дом. Поднимаемся.
Комбат криво улыбнулся, глядя на это яркое проявление жизни. Вот оно как бывает, одним горе не мерянное, в другим радость — тоже не мерянная. Такова жизнь, и здесь ничего не поделаешь.
Он сел в машину, закурил сигарету и минут пять сидел, глядя на мусорные контейнеры, по крышкам которых ходили голуби, а внизу разгуливали, пытаясь поближе подобраться к птицам, два серых замызганных кота. Но досматривать сцену охоты, Борис Рублев не стал, он повернул ключ зажигания, отпустил сцепление и его «форд» медленно, как траурный катафалк, покатился по двору к выезду на дорогу.
«Куда ехать? Что делать?» — подумал Комбат, зло выплевывая окурок в приоткрытое окно и останавливаясь на перекрестке.
Он бы и стоял там, но сзади послышались сигналы, и Рублев резко вдавил педаль газа. Его «форд» дрогнул, двигатель взревел, и машина помчалась, обгоняя другие автомобили.
— Быстрее, быстрее! — бормотал Комбат, как будто это могло что-то решить в судьбе убитых Решетниковых, Сергея и Павла.
Подберезский уже ждал Рублева, сидя во дворе на лавочке и нервно куря одну за другой сигареты, их уже набралось штук пять.
Едва автомобиль затормозил, как Подберезский резко вскочил и тут же обмяк, понимая, что спешить-то некуда, и никому его спешка не нужна, Комбат подошел, мужчины взглянув, друг другу в глаза, поняли все без слов.
— Как старик? — единственное, что спросил Подберезский.
— Плохо, — ответил Рублев, — тяжело ему, там сейчас соседка пришла, она с ним, а я поехал. Представляешь, Андрюха, выхожу из подъезда, а там семья приезжает, ребенка из роддома привезли, в одном и том же подъезде и горе, и радость. И горе, и радость.
Вот она жизнь, Андрюха, какая.
— Представляю, Иваныч, представляю. Чего же тут не представить. Пошли выпьем, — вдруг предложил Подберезский.
— Выпьем, говоришь? Я же за рулем, ты же знаешь, я не пью за рулем.
— И я не пью, а ты машину тут оставишь, я такси вызову, или кто-нибудь из моих знакомых подбросит к дому.
— Ладно, пойдем, только пить я не стану, не лезет в горло.
Они сели в маленькой комнатке, служившей Подберезскому кабинетом, Андрей закрыл дверь, сказав, чтобы никто к нему не заходил и не отвлекал, вытащил штекер телефона из колодки, и только тут они ощутили, какая стоит тишина.
Они сидели глубоко под землей, в бетонном бункере тира и звуки города не доходили до них.
— Я этого так не оставлю, Андрюха, — сказал Комбат.
— Я тоже.
— Знать бы кто, задушил бы собственными руками.
— Это точно, — подтвердил мысль Комбата Подберезский.
— Как ты думаешь, можно это дело раскрутить?
— Если взяться, Иваныч, то все можно. Ничего не пожалею, ребят жалко! — сказал Подберезский, доставая бутылку коньяка. Водку с определенных пор Подберезский не употреблял.
— Будешь коньяк, Иваныч?
— Да, буду.
Они налили коньяк прямо в чайные чашки и, не чокаясь, выпили.
— За ребят, — сказал Андрей. — Так что ты предлагаешь делать?
— В милиции нам хрен что скажут. Тайна следствия и все такое прочее. Может, Бахрушину позвонить, может, он в курсе?
