них, на высокие гребни их шлемов, на сверкающую стену их сомкнутых щитов и длинные огни копий, поднятых над щитами… На мгновение вспомнилась мать.
«Тебе не страшно, Александр?»
И он повторил чуть не вслух:
«А все-таки, что такое страх?.. Нет, не страшно. Лишь бы скорей затрубили трубы!»
Александр был благодарен отцу, что тот доверил ему командование в такой важной и трудной части фронта. Теперь Александр должен оправдать это доверие. Или умереть, как говорят в таких случаях отважные люди. Но это — пустые слова. Александр не может умереть. Он может только победить. И победит.
Но вот завыла труба. Букефал вздрогнул, и мускулы его заиграли под атласной шерстью. Александр тотчас рванулся в битву, увлекая за собой могучую конницу.
Оба войска сошлись на равнине. Засверкали копья, зазвенели мечи, тучами полетели глухо гудящие стрелы и дротики…
Филипп, зная силу фиванцев и опасаясь за сына, стремительно двинулся на афинян, чтобы потом зайти в тыл фиванским отрядам. Он теснил афинян, а его правое крыло медленно отходило назад.
Афиняне, увидев это, бросились на отступающих. В радости от такой легкой победы, они, не оглядываясь, мчались за отходящими македонянами. Они кричали как победители, они торжествовали!
И не видели, что делается на поле сражения…
Пока афиняне гнались за бегущими с поля, Александр напором своей тяжелой конницы прорвал фиванский фронт, и это сразу решило исход битвы. Сейчас фиванцам нужна была немедленная помощь, но афиняне в своем обманчивом торжестве и не оглянулись на них. Фиванцы смешались, их полководца Феагена убили, и они, не слыша команды, стали отступать без всякого порядка и почти без сопротивления. Лишь «священный отряд» сражался до конца. Он весь погиб на этом кровавом поле. Все триста человек полегли здесь, как один, никого из них в живых не осталось. Они умирали, не отступив ни на шаг с того места, где их поставил военачальник.
«Священный отряд» пал. Фронт прорван. Фиванцы разбиты. Афиняне, увидев, что они обманулись в победе, побежали.
Бежал со своим отрядом и Демосфен.
— Они умеют побеждать, — сказал Филипп, — но не умеют удерживать победу!
Филипп мог бы догнать афинян, мог бы напасть на них теперь и уничтожить.
Но он не стал преследовать их. И Александр, распаленный битвой, повинуясь его команде, опустил окровавленную сариссу и остановил покрытого пеной коня. Он снял шлем, вытер пот со лба, оглянулся. Так недавно стоял перед ним грозной стеной враг, так недавно реяли на ветру султаны их шлемов, сверкали щиты и копья… И вот нет никого, только мертвые тела лежат по всей долине…
Александр молча повернул Букефала к своей палатке, стоявшей под дубом на берегу журчащего Кефиса. Здесь он сошел с коня и сам вытер с него пот и пену, огладил его, успокоил. Букефал тихонько ржал, словно разговаривал с Александром, — они любили и понимали друг друга.
Отряд Александра, уставшие в битве воины понемногу собирались к своему юному военачальнику. Жестокое торжество победы светилось в их глазах. Александр чувствовал, с каким уважением они смотрят на него, он улавливал их речи, полные удивленного восхищения, признания, похвал…
А на другом конце поля, где стоял шатер царя Филиппа, слышались громкие голоса, раскатистый хохот, выкрики.
В палатку Александра заглянул Гефестион. Он уже успел снять с себя и шлем и панцирь — победа полная, бояться некого.
— Хочешь посмотреть, что делает царь Филипп?
— А что он делает?
Александр и Гефестион направились к царскому шатру. Но не дошли, остановились.
Царь Филипп, пьяный — не то от своей огромной победы, не то уже успев выпить вина, ходил, приплясывая, по окровавленной долине и громко выкрикивал в такт своей пляске формулу тех многочисленных псефисм[*], которые выносил на Народных собраниях против него Демосфен:
— Демосфен, сын Демосфена, пеониец, сказал следующее!.. Ха-ха!
Приближенные Филиппа, его этеры, упоенные победой, хохотали. Александр увидел среди них и афинян, державших сторону Филиппа. Вот Эсхин по-актерски красиво стоит, подпершись в бок рукой. Вот и Демад, чьи красноречивые речи не раз улаживали дела Филиппа (говорят, что Филипп ему хорошо платил). Военачальники заметили Александра.
— Царь Филипп, — крикнул Фердикка, как видно тоже хлебнувший лишнего, — перестань плясать! Вот стоит человек и смотрит на тебя. А ведь он, клянусь Зевсом, больше похож на царя, чем ты!
Филипп остановился.
— Как он опрокинул фиванцев, а? — подхватил Птолемей. — Вы видели, как он их опрокинул?
— Вот настоящий царь македонский! — засмеялись этеры, указывая на Александра. — А ты, Филипп, хороший полководец, но какой же ты царь?!
Александр молчал, сурово сжав губы. Гефестион с тревогой смотрел на Филиппа. Но Филипп, счастливый своей победой, и не думал сердиться. Увидев Александра, стоявшего в латах, но с открытой головой, он с пьяной нежностью улыбнулся:
— Царь македонский!
И снова пошел плясать среди мертвых тел.
В это время к нему подошел Демад.
— Перестань, — сказал он с неожиданной суровостью, — тебе судьба предназначила роль прославленного полководца Агамемнона, а ты ведешь себя, как Терсит, которого презирали![*]
Филипп, тут же опомнившись, стряхнул с себя дурман и пьяное наваждение. Он выпрямился, принял полную достоинства осанку и сказал:
— Довольно. Элладе конец. Мы победили. Не будем тешиться их отчаянием.
ВОЛЯ ПОБЕДИТЕЛЯ
Филипп торжествовал. Неудачи последних лет утомили его. И вот победа полная, несокрушимая победа. Он победил Элладу. Надменные афиняне бежали с поля боя перед македонскими войсками. Снова кровью эллинов была обагрена эллинская земля. Ручей, струившийся из-под Херонейского акрополя в Кефис, стал красным от эллинской крови. И еще много лет после битвы, как говорит предание, цвели на той земле анемоны, окрашенные пурпуром…
Как прекрасно, как умно говорил один из афинских ораторов — Филипп не мог припомнить, кто именно, — что лишь битвы при Марафоне и Саламине достойны прославления, потому что там эллины защищали свое отечество от чужеземного врага. А что за слава, если эллины бьют эллинов же? Но афиняне снова — уже в который раз! — не остановились перед междоусобной войной.
Филипп ликовал. Пьяная пляска на поле боя — это было безудержным излиянием его чувств, его торжества и восторга.
Но он скоро опомнился. Он заявил, что хочет быть вождем Эллады, а не поработителем. Сейчас он мог бы сровнять с землей славный город Афины, как сделал когда-то перс. Но перс был варвар, а македонский царь — потомок Геракла!
Филипп стряхнул с себя пьяное веселье, снял шлем и доспехи. И, задумчивый, с затуманенным лицом, пошел осматривать лежащих на поле боя. Его этеры последовали за ним. И с ними — Александр.
Филипп узнавал своих. И тут же сравнивал, чьих воинов убито больше. Но, даже не подсчитывая, было видно, как тяжко пострадали афинские и фиванские ополчения.
