состязаниях.
— Мои лошади! В Олимпии!
Филипп, не сдерживаясь, кричал и смеялся от радости, грохая по столу кулаком.
— Мои лошади победили! Ага! Лошади царя-македонянина победили в Олимпии у эллинов! — Он протянул вестнику тяжелую драгоценную чашу: — Пей. И чашу возьми себе. Вот как! Слышали? — ликующий, с блестящими глазами, повторял он, обращаясь к своим гостям. — Вы слышали? У эллинов в Олимпии победили лошади царя-македонянина, варвара!..
Последнее слово он произнес с горечью, в которой слышалась и угроза. Филипп вдруг задумался, помрачнел. Победные крики, поднявшиеся было в шатре, утихли.
— Вы помните, как они это сказали когда-то, в те давние времена, моему прадеду македонскому царю Александру? — Лицо Филиппа стало тяжелым, и глаза налились гневом. — Может, вы не помните, может, не знаете? Александр тогда явился в Олимпию, хотел, как и всякий эллин — а мы эллины из Аргоса, потомки Геракла, как вам известно! — так вот, он хотел вступить в состязание. И какой шум тогда подняли там! «Удалить македонянина из Олимпии! Удалить варвара! Варвары не имеют права участвовать в эллинских празднествах!» Но царь Александр не сдался. Он сумел им доказать, что мы, македоняне, ведем свой род от царей Аргоса, от самого Геракла. И тогда сам великий Пиндар прославил его олимпийские победы. А нынче вот, — Филипп засмеялся, — нынче и мы не только участвуем, но и побеждаем. Я велю в память этой победы выбить на моих монетах коней и колесницу — пусть не забывают, что мы умеем побеждать!
Снова в шатре забушевало веселье. Но ненадолго. Филипп, расстроенный воспоминаниями, задумался.
— Сколько потрудились македонские цари для того, чтобы укрепить и прославить Македонию! Мой отец Аминта всю жизнь вел тяжкие войны с иллирийцами, с олинфянами, отстаивая нашу независимость. А мой старший брат, царь Александр? Он, правда, действовал больше уговорами, золотом. От иллирийцев он откупился. Он готов был на все, лишь бы враги дали возможность нашей стране собраться с силами. Потому и меня тогда отдал им в заложники.
Может быть, вы скажете, что старший брат мой, царь Александр, меня не любил и не жалел? «Да, — скажете вы, — он тебя не жалел. Он отдавал тебя, совсем маленького ребенка, самого младшего своего брата, в заложники». Да, отдавал. Но ведь он это делал, чтобы защитить Македонию от врагов, которые были сильнее его. Мой старший брат был мудрым правителем. Кто перенес столицу Македонии из Эг в Пеллу? Царь Александр. Потому, что здесь безопаснее. А в Эгах мы будем хоронить своих царей. Мой старший брат Александр уже покоится там. И меня отвезут в Эги, когда умру. И моих сыновей, которые после меня будут царями. Вы же знаете предсказание: пока македонских царей хоронят в Эгах, род их не окончится.
— Царь, — окликнул его один из военачальников, — зачем на пиру говорить о смерти?
— Нет, нет! — Филипп отбросил со лба густые светлые кудри. — Я говорю о моем старшем брате, царе Александре. Ведь когда он начал царствовать, враги со всех сторон грозили ему. Иллирия ему грозила страшно. А у него не было сил защищаться. Что же ему было делать? Заключить договор о дружбе, откупиться. Вот тогда он меня и отдал в заложники иллирийцам. Но он же выплатил выкуп и вернул меня домой. А ваши отцы, богатые властители Верхней Македонии, не хотели помочь ему!
Невнятный шум, невнятные протестующие речи послышались в ответ. Филипп их не понял и не расслышал.
— Вы скажете, что мой старший брат, царь Александр, вторично отдал меня в заложники? Да, отдал фивянам. А что же ему было делать? Ведь ему необходимо было установить, укрепить дружбу с Фивами, потому что вождь фиванский Эпаминонд, славнейший, непобедимый полководец, был нужен ему другом, а не врагом. Целых три года я жил в Фивах, в доме великого человека Эпаминонда. Там я стал настоящим эллином, там я понял, что такое Эллада, как высока ее культура, как велики ее поэты, философы, ваятели… Меня воспитали там, мне дали образование. И самое главное — меня научили воевать. Выпьем за великого полководца и философа, за сурового и благородного человека Эпаминонда!
Снова засверкало в чашах вино, снова зашумели голоса, и угаснувшее было веселье снова оживило пир. И никто не слышал, как застучали копыта коня перед шатром. И не сразу увидели, как новый гонец появился в шатре.
— Добрая весть тебе, царь!
— Откуда ты? — спросил Филипп. — Какую весть ты привез мне?
Гонец еле переводил дух:
— Я из Иллирии…
Филипп сразу отрезвел.
— Что там? Как мой Парменион?..
— Полководец Парменион жив и здравствует. И поздравляет тебя с победой.
— С победой? Разбил иллирийцев?
— Иллирийцы покинули поле боя. Была большая битва. Много войска легло. Но мы разбили врага. Парменион кланяется тебе.
— Друг мой Парменион!.. Спасибо тебе. Слышите? Иллирийцы разбиты. Столько побед сразу: Потидея взята, кони мои победили в Олимпии. И теперь — иллирийцы разбиты!.. Дайте гонцу вина, наградите его! Отпразднуем и эту победу!
Но на этом необычайные известия еще не окончились. Примчался третий гонец, и тоже усталый, и тоже радостный.
— Я из Пеллы, царь! Из твоего дома. Царица Олимпиада велела сообщить, что у тебя родился сын.
— Сын! — закричал Филипп и со звоном обрушил на стол чашу. — Вы слышите? Сын! У меня — сын! — В глазах Филиппа блеснули счастливые слезы. — Вы слышите, македоняне? — Филипп встал и обвел взглядом своих приближенных. — Родился ваш будущий царь… Что еще велено передать мне?
— Еще велено передать, что сегодня на крыше твоего дома весь день сидели два орла.
— Два орла. Это хорошее предзнаменование. Я назову сына именем моего старшего брата — Александром. Родился будущий царь македонский — Александр. На коней! В Пеллу!
Копыта тяжелых лошадей загремели по каменистым горным дорогам. Всадники, уже без шлемов и панцирей, мчались в Пеллу, новую столицу — крепость македонских царей, стоявшую на реке Лудии, на широкой равнине, окруженной горами.
В Пелле предсказатели объявили Филиппу:
— Сын твой, рождение которого совпало с тремя победами, будет непобедим.
Все это случилось летом, в шестой день месяца гекатомбеона[*] по-эллински, а по-македонски — лоя, триста пятьдесят шестого года до нашей эры.
ФИЛИПП И ОЛИМПИАДА
Ребенка вынесла на руках кормилица, женщина из знатной македонской семьи, Ланика.
Филипп, еще не умывшийся с дороги, пропахший железом брони и конским потом, приподнял легкое, расшитое золотом покрывало. Младенец, крепкий и весь розовый, спал, но, когда свет упал ему на лицо, открыл глаза.
Филипп широко улыбнулся, в груди стало тепло от нежности. Светлоглазый мальчик глядел на него, его сын, его Александр, такой же светлоглазый, как отец — эллин из Аргоса! И нисколько не похожий на родню его матери, мрачных людей суровой страны Эпира.
Олимпиада, жена Филиппа, ждала мужа в дальних покоях гинекея. Еще больная, она лежала в постели на высоко взбитых подушках. Она сделала все, чтобы казаться красивой, — нарумянилась, насурьмила брови, мелкими локонами завила волосы. Положив сверх одеяла руки, отягченные золотыми браслетами, она лежала неподвижно, прислушиваясь к голосам, к шагам, к движению в доме.
