Он вынырнул. Плот был метрах в двадцати и серебрился в лунном свете. А позади, метрах в ста, над водой появились два плавника и направились к Бизону. Хотели ли они ему зла? Глупый вопрос. Они просто хотели есть. Пловец отбросил философские размышления, когда мощным баттерфляем помчался к плоту и забрался в него.
Это, правда, оказалась пара дельфинов, которые стали кружиться вокруг и насвистывать что-то на своем наречии. Бизон взялся за весла и поплыл к субмарине.
Через несколько минут «Золотая Рыбка» дала дифферент[35] на нос и ушла в прозрачные воды океана. Курс лежал на запад. Туда, где есть ответы на многие вопросы.
Спустя полчаса титановая субмарина мчалась со скоростью 50 узлов, погрузившись на недосягаемую для спутников глубину.
Книга 2
Славянский стилет
Глава 1. Путь в Японию
Дизель-поезд Хабаровск — Советская Гавань, урча, полз сквозь лиственно-хвойные джунгли. Тепловоз громыхал выхлопами и детонировал мутной смесью, питающей его двигатель. В хвосте плелись четыре вагона, такие же развалюхи, как и волочащий их старикан. Все ходило ходуном, перегородки скрипели и пищали. Подъемные полки не фиксировались. Половина окон были выбиты и заложены картонными листами из-под ящиков с апельсинами. В туалете отсутствовали двери.
Проводник сидел на куче тряпок и тяжелым взглядом смотрел в окно на тысячекратно виденную картину. Радовало одно: за окном была золотая осень. Огненно-оранжевый лес одним своим видом грел душу, обескураженную внутренностями металлического чудовища: оно не желало умирать, как тот же окружающий лес, — изящно и красиво, а упорно тянуло свою огнедышащую лямку до последней отвалившейся гайки.
Проводник встал и, шатаясь в такт покачиванию вагона, пошел вдоль плацкартных купе: «Чай, чай, печенье». В вагоне за боковым столиком единственный пассажир смотрел в окно. По внешности это был человек с Востока. Проводник приблизился и стал напротив: «Чай. Печенье».
— Водка есть?
Во взгляде проводника что-то мелькнуло:
— Водка есть...
— Одну бутылку.
— Двести рублей.
— Ты что, с ума сошел?
— ...Двести рублей.
— Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто ее не пьет.
Проводник оживился, чуя родственную душу. И стал суетиться:
— Сорок два градуса. «Полет Женьшеня». Так просто не купишь, поэтому и цена чуть-чуть подороже.
Он побежал в свое купе и принес бутылку черного стекла с красивой этикеткой. Восточный человек отдал деньги, взял бутылку и стал рассматривать. Открутил пробочку, понюхал. Проводник уселся напротив и смотрел в окно.
— А стаканы?
— Что? А-а, я сейчас, сейчас... — проводник умчался и вернулся с двумя стаканами, полбуханкой хлеба и большим, как кабачок, огурцом. Порезал огурец на части, посолил солью из спичечного коробка. Поезд тряхнуло на стыке, и коробок, подпрыгнув, свалился, но соль не просыпалась.
— К удаче твоя соль упала, — заметил пассажир.
— Да уж. Вся жизнь удача. И соль еще тут как тут, — пробурчал проводник.
Пассажир налил по полстакана водки.
— Ну, будем знакомы. Катаяма, — он протянул стакан.
— Федор, — представился проводник.
Они выпили настойку и захрустели огурцом.
— И долго эта твоя развалюха до Гавани добираться будет? — поинтересовался пассажир.
— Ну, тут же одноколейка. Пропускаем всякие там платформы с «тойотами». Часов через пятнадцать, может, будем. А ты далеко?
— Домой.
— В Гавань?
— В Японию.
— В Японию?..
— А что?
— Да так, ничего. Но не подумал бы. Говоришь совсем не по-японски.
— Ну, там заговорю.
— А здесь чего делал?
— Лес рубил.
— Да ну — лес? Что-то я, наверное, не въехал.
— Въехал, въехал. Я с поселения. Освободился. В Хабаровске получил документы и разрешение на выезд. Три года... Три года не нюхал сакуры, ты представляешь, Федя?
— И что ж ты сотворил?
— Как тебе сказать... Статья номер ноль. Есть такая.
— Да неужто и статья номер ноль есть?
— Есть. Для японцев. По ней и осудили. Хорошо хоть по половинке выпустили. Кто-то из ваших к нашим прилетел. Поели, попили, что-то там поделили, ну и — добрый жест. Иностранных заключенных, не совершивших особо... Ну, и так далее.
Японец помолчал мгновение, затем решил продолжить:
— В общем, повезло. Меня не хотели отпускать, но знакомая одна помогла. Машка любит иностранцев и сама все во Францию собирается, язык учит. Работает в прачечной, живет с начальником лагеря. Убедила того, что я — японец, а то по документам меня уже удмуртом сделали. А после Машиного протежирования снова на статью номер ноль скинули. Я ей, конечно, положенное спасибо сделал, но все равно в должниках остался. Судьба сведет — рассчитаюсь, — Катаяма взял веточку укропа и стал перебирать ее, как четки. — Двухлетний «хвост» на вашей зоне — слишком дорогое удовольствие. Через пару лет я и в самом деле удмуртом стал бы...
Федя закурил папиросу, пустил дым:
— Статья номер ноль! Ну-ну. Во дают...
Состав тряхнуло еще на одной колдобине. В последнем купе упала полка. Японец налил еще водки. Выпили.
— Ну, так как наша зона? — с интересом спросил Федор.
— Мрак, — ответил попутчик. — Но люди хорошие. Я из-за людей язык выучил. Думаю, не хуже японского. А, может, лучше. Вот приеду — проверю. Емкость, емкость — вот что мне нравится у вас. В смысле разговора, общения. Одним словом можно выразить пятьдесят идей. Сила! Я одно время на родине филологию изучал, так теперь стыдно, что учил, после русских оборотов речи. Зря терял время.
Поезд стучал деформированными колесами, шумел вагон разболтанными шурупами, тараканы бегали с места на место в поисках пропитания, а за окном горела желтым пламенем осень Приморья.
