вместо циферблата на этих «часах» крутилась магнитная лента. Объясняя мне порядок действий, Серов то невзначай прикасался к моей руке, то скользил пальцами по бедру. Высокая стойка с приборами закрывала нас от остальных присутствующих. Я чувствовала, что вляпалась в историю, и всячески отстранялась от офицера. Но первоначальный аванс, кинутый мною Серову, им не был забыт.
Он уже трижды объяснил мне, на какие кнопки нажимать. Но я не могла запомнить последовательности действий. Надо было запустить большой магнитофон, потом каким-то образом уменьшить скорость вращения ленты, «транспонировать». Затем включить магнитофон поменьше. И сигнал с него через кабели перегнать Эльке на анализатор. Одним словом, дурдом. Да, это не три клавиши в домашнем магнитофоне. Я запустила пальцы в свои кудри и почесала за ухом. Я вообще со сложной техникой не в ладах, а тут еще нервное напряжение, вызванное поисками отца. Все же я кивнула, что поняла, только чтобы скорее избавиться от своего наставника и его назойливых знаков внимания.
Он оставил меня с магнитофонами и присел за стол к Тишке.
— Оксана, пожалуйста, — сказал он ей совсем другим, вежливо-официальным тоном, — вспомни логарифмическую шкалу.
Серов взял лист оранжевой, мелко разлинованной миллиметровки и прочертил карандашом сетку координат.
— Берешь табличку, которую составит тебе Эля, и переносишь с нее значения на график. Потом соединяешь эти точки. Вот так. Все очень просто.
«Черт возьми. Действительно, у них у всех очень просто. Даже графики чертить проще, чем управлять моими магнитофонами». Я решительно нажала большую зеленую кнопку. Тут же раздалось какое-то шуршание, свист, будто «пестрая лента» из детектива Конан Доила скользнула между проводов. Вращение бобин прекратилось. Хвост оборванной магнитной ленты извивался перед моими глазами.
Серов быстро подбежал ко мне и по-свойски взял за руку.
— Что же, Катенька, ты так невнимательна. Я же объяснил: вначале — кнопка «стоп», потом — транспонирование.
Я в раздражении переминалась с ноги на ногу, не глядя на него. К черту. Надо рассеять заблужение офицера, чтобы отделаться от его приставаний. Но теперь я не знала, как дать задний ход. Я демонстративно выдернула свою руку и скрестила руки на груди. Затем до неприличия грубо выпалила:
— Надо было лучше объяснять!
Он явно испытал замешательство от неожиданной перемены моего тона и тоже стал жестче.
— Хорошо, Петрова, смотри сюда, — глухо приказал он, привлекая мое внимание к приборам.
Я посмотрела не на кнопки, а на Серова. Я увидела злобный блеск в его глазах. На лбу его выступила легкая испарина, кожа порозовела Он был в ярости. Я поняла, что нажила себе непримиримого врага. Получилось, что я раззадорила быка и исчезла с арены. Капитан, играя желваками, менялся на глазах. Он с силой разомкнул мои скрещенные на груди руки, ухватил мой указательный палец, подвел его к красной кнопке и ткнул в нее.
— Сюда жми, Петрова. Запомнила?
Я запомнила лишь липкость его ладони. Что ж, сама виновата. Шутки, уместные с мальчишками, здесь были не в ходу. Все воспринималось всерьез.
Я вспомнила Юркино объяснение про компот, усмиряющий пыл матросов. Кажется, этому офицеру тоже не мешало бы выпить такого компотика. Нет, я не для того напросилась в эту лабораторию, чтобы иметь личные заморочки. Мне главное — с отцом познакомиться. Жаль, что его не оказалось на месте.
Серов тем временем достал специальный клей и велел мне смотреть, как устраняют разрыв ленты.
Но эту процедуру я знала прекрасно. У Юрки дома есть такой старый катушечный магнитофон, и мы вместе иногда переписывали с пленки на кассету старые песни битлов.
— Сама знаю, — угрюмо отозвалась я, — давайте склею.
Злоба на Серова немного стихла. Я небрежно встряхнула кудрями (все говорят, что такой красоты ни у кого нет) и взяла пинцет и клей. Я соединила и склеила края разорванной пленки. К счастью, пленка не «зажевалась». Серов наблюдал, как я устраняла дефект. Затем, в его присутствии, я еще раз включила нужные режимы, и он от меня отошел. Я вздохнула. Мне было ясно, что наши отношения не будут простыми. Он не забудет своего поражения.
Мы работали до обеда. Я вполне сносно управлялась со своим хозяйством. Отправляясь на обеденный перерыв, мы обратились к Серову с просьбой отпустить нас после обеда на волю.
На его замечание, что нам положено работать весь день, Эля беззаботно заявила, что сегодня мы отмечаем приезд всей группой и должны готовиться к пирушке. Тишка тотчас деликатно пообещала, что завтра мы обязательно отработаем свой долг и, если нужно, сможем задержаться.
Он развел руками — мол, что с вами поделаешь.
— Идите, но завтра с утра прошу не опаздывать, девчонки. А то знаю я вас — загуляете и будете спать до обеда. — Серов шутливо пригрозил своим коротким пальцем. Он уже вернул себе достойное равновесие духа.
В дверях мы столкнулись с мичманом. Тот уже распределил всех ребят по рабочим местам и возвращался в свою лабораторию. Элька тотчас находчиво пригласила его на наше празднование.
— Конечно, мы с капитаном с удовольствием присоединимся к вам, девчата.
Мы с неловкостью переглянулись. Низенького пожилого офицера мы в расчет не брали. Да он и сам, наверное, не пойдет. Но Серов радостно потер руки и тоже пообещал прийти.
Мы возвращались в общежитие по песчаной, петляющей вдоль побережья дорожке. На языке у всех вертелось только одно имя — мичман Задорожный.
— Какой красавчик! — Эльвира восхищенно закатила глаза к небу и задумалась.
Я знала, о чем она думает, — женат ли он, есть ли у него девушка. Эльвира мечтала выйти замуж за моряка: ее отец тоже когда-то служил на флоте и много рассказывал ей о романтике флотского быта.
Эльвира считала себя неотразимой. Она,' как и я, была высокая, длинноногая. Ее прямые шелковистые волосы спадали до середины спины. Цвет волос она все время меняла. В этом сезоне она была блондинкой. Однако ногами наше сходство и ограничивалось. В остальном мы были полной противоположностью. Во-первых, Эльвира Попова была нашей единственной круглой отличницей. Даже у Тишки случались четверки. Во-вторых, она закончила музыкальную школу и любила рассуждать об искусстве. Умная, красивая, но холодная. Эта холодность и надменность часто отпугивали парней.
Едва завязав знакомство, они часто оставляли ее.
Поэтому, несмотря на надменный вид, Элька была неуверена в себе и даже признавалась нам, что боится остаться старой девой.
На восхищенное заявление Эльвиры Тишка отозвалась спокойно:
— Подумаешь, красавчик. Просто балаболка. Никакой индивидуальности. Девочки, а вы заметили, какой интеллигентный человек наш руководитель Анатолий Сергеевич? По-моему, настоящий флотский офицер: безупречно одет, объясняет четко, понятно. И к нам, студенткам, относится с уважением!
И глаза у него изумительные: благородные, честные, со стальным блеском.
Понятно, с прыщавой Тишкой Серов обращался как джентльмен, а что со мной позволял? Да и какой он руководитель? Начальник там — Островский, мой отец. Скорее бы увидеть его. Теперь мне было уже не важно, какой он обладал внешностью: был ли красавчиком вроде Задорожного или пеньком, как Серов. Я уже перегорела и готова была принять в свое сердце любого, лишь бы он принял меня. Опутанная своими мыслями, я почти не принимала участия в разговоре.
Тишка была бескорыстна в своих восхищенных отзывах о Серове. Она давно знала о том, что она дурнушка и рассчитывать ей не на что. Но казалось, мы разговаривали о разных людях. Эльке, как и мне, глазки Серова показались маслеными. Тишка говорит — стальные. Да, Тишка — мечтательница. В крокодиле принца увидела.
— А ты что молчишь? Кто тебе больше понравился — Задорожный или Серов? — дернула меня за рукав Элька.
