– Но, будь я проклят…
– Плодиться и размножаться – священный долг каждого…
– Ради бога, тетя, – сказал я и густо покраснел. Тетя Агата – член нескольких женских клубов и иногда забывается, думая, что она в клубной гостиной.
– Берти, – повысила голос тетя и уже собиралась как следует прочистить мне мозги, но ей помешали. – А, вот и они, – сказала тетя. – Алин, милая!
Я увидел девушку и молодого человека, подгребавших в нашу сторону с приторными улыбками на лицах.
– Хочу представить вам моего племянника, Берти Вустера, – сказала тетя Агата. – Он только что приехал. Решил сделать мне сюрприз. Я понятия не имела, что он собирается в Ровиль.
Я затравленно взглянул на парочку, чувствуя себя точно кот, попавший на псарню. Знаете, такое чувство, что тебя загнали в угол. Внутренний голос нашептывал мне, что Бертраму все это совершенно ни к чему.
Брат оказался кругленьким коротышкой с овечьим лицом. От него за версту веяло благостностью, он носил пенсне и пасторский воротничок – ну, такой, с застежкой сзади.
– Добро пожаловать в Ровиль, мистер Вустер, – сказал он.
– Ах, Сидней! – воскликнула девушка. – Ты не находишь, что мистер Вустер как две капли воды похож на каноника Бленкинсопа, который читал проповедьу нас в Чипли на прошлую Пасху?
– В самом деле! Просто поразительное сходство! Они вытаращили на меня глаза, словно я был диковинным экспонатом за музейной витриной, а я, в свою очередь, уставился на них и разглядел барышню во всех деталях. Вне всякого сомнения, она разительно отличалась от тех представительниц слабого пола, которых тетя Агата назвала современными бойкими лондонскими девицами. Никаких тебе коротких стрижек и сигарет. Мне в жизни не приходилось встречать столь благопристойной – не могу подобрать иного слова – внешности. Простое платье, волосы гладко зачесаны, выражение лица кроткое, почти ангельское. Я не претендую на лавры Шерлока Холмса, но, как только я ее увидел, я тотчас сказал себе: «Эта барышня играет на органе в сельской церкви».
Мы вдоволь попялились друг на дружку, пощебетали о том о еем, и я слинял. Но перед этим вынужден был пообещать после обеда прокатиться на автомобиле вместе с девицей и ее братцем. И мысль о предстоящей прогулке нагнала на меня такую тоску, что я решил хоть как-то поднять настроение. Я отправился в номер, достал из чемодана шелковый кушак и обмотал его вокруг талии. Когда я повернулся, Дживс шарахнулся от меня, точно дикий мустанг от грузового автомобиля.
– Прошу прощения, сэр, – сказал он, отчего-то понизив голос до шепота. – Вы ведь не собираетесь появиться на людях в таком виде?
– Вы это про кушак? – спросил я непринужденным благодушным тоном, делая вид, что не замечаю застывшего на его лице ужаса. – Да, думаю пройтись.
– Я бы вам не советовал этого делать, сэр, ни в коем случае не советовал.
– А что такое?
– Непозволительно кричащий цвет, сэр, слишком бросается в глаза.
На этот раз я отважился дать Дживсу отпор. Никто лучше меня не знает, что он гений и все такое, но, черт побери, мне надоело вечно зависеть от чужого мнения. Нельзя быть рабом своего слуги. Кроме того, у меня было ужасное настроение, и кушак – единственное, что могло меня хоть немного утешить.
– Знаете, что я вам скажу, Дживс, – начал я. – Ваша беда в том, что вы замкнулись на ограниченном пространстве Британского архипелага. Мы не на Пиккадилли. На французском курорте требуется немного яркости и романтики. Не далее как сегодня утром я встретил в вестибюле джентльмена в костюме из желтого вельвета.
– И тем не менее, сэр…
– Дживс, – твердо сказал я. – Я так решил. У меня сегодня тоскливо на душе, мне нужно взбодриться. И вообще, чем это плохо? Мне кажется, этот кушак сюда так и просится. Он придает костюму испанский колорит. Этакий идальго Висенте-и-Бласко-и-как-то-там-еще. Молодой испанский гранд направляется на бой быков.
– Хорошо, сэр, – холодно ответил Джинс.
Терпеть не могу такие сцены. Если меня что-то может по-настоящему огорчить, так это размолвки в собственном доме; я чувствовал, что какое-то время мы с Дживсом будем в натянутых отношениях. Мало мне жуткой затеи тети Агаты насчет Алин Хемингуэй, теперь еще это… признаюсь, у меня возникло горькое чувство, что никто на свете меня не любит.
Автомобильная прогулка получилась, как я и ожидал, из рук вон. Пастор трещал без умолку ни о чем, девица любовалась пейзажем, а у меня от всего этого началась мигрень, зародившаяся в левой пятке и разыгрывавшаяся все сильнее по мере продвижения вверх. Я проковылял в свой номер, чтобы переодеться к ужину, чувствуя себя как лягушка, по которой прошлась борона. Если бы не стычка из-за кушака, я мог бы поплакаться Дживсу в жилетку и излить свои горести. Я все-таки не мог в одиночку пережить свалившиеся на мою голову несчастья.
– Послушайте, Дживс! – не выдержал я.
– Сэр?
– Плесните мне бренди с содовой, только покрепче.
– Да, сэр.
– Покрепче, Дживс. Поменьше содовой, побольше бренди.
– Хорошо, сэр.
Промочив горло, я почувствовал себя чуточку веселее.
– Дживс, – позвал я.
– Сэр?
– По-моему, я здорово влип, Дживс.
– В самом деле, сэр?
Я пристально на него взглянул. Вид у него был чертовски неприступный. Все еще дуется на меня.
– Вляпался по самые уши, – сказал я, засунув в карман врожденную гордость Вустеров и взывая к его дружеским чувствам. – Вы обратили внимание на барышню, которая здесь крутилась со своим братом- пастором?
– Мисс Хемингуэй? Да, сэр.
– Тетя Агата хочет, чтобы я на ней женился.
– В самом деле, сэр?
– Ну, что будем делать?
– Сэр?
– Я имею в виду – вы можете что-нибудь предложить?
– Нет, сэр.
Жуткий тип – говорил так холодно и недружелюбно, что мне осталось только стиснуть зубы и изобразить полнейшее безразличие:
– Ну что ж… ладно… Тра-ла-ла-ла!
– Вот именно, сэр, – подтвердил Дживс.
Только, как говорится, и всего.
ГЛАВА 4. Жемчуг – к слезам
Давным-давно, скорее всего еще в школе – теперь-то я этими делами не особенно увлекаюсь, – я прочел одно стихотворение про что-то там такое, и там были, помнится, строки насчет того, как «все явственней тень мрачная тюрьмы сгущалась над невинной головой» [5]. Это я к тому, что на протяжении последующих двух недель нечто похожее наблюдалось и над головой
