звонил шерифу.
– Кабинет шерифа Рона Уилбера.
– Это снова Эмери Бейнбридж. Убит мой сын Брук.
– Ваш адрес?
– Пять ноль ноль север, двадцать шесть семьдесят семь запад – это на Дороге Е-Е, примерно в пяти милях от озера Призраков.
– Как это произошло, мистер Бейнбридж?
Его так и подмывало сказать, что преступление совершила одна из Женщин, она стояла с его собственным топором в руке, прижавшись к
стене, и ждала, когда Брук завернет за угол, следы на снегу говорили именно об этом, но если Эмери поделится с шерифом своими догадками, следователь обязательно решит, что это он убил своего сына.
– Я думаю, его ударили по голове моим топором, – ответил он. – Вчера украли мой топор и ружье
– Да, я помню. Не трогайте тело, мы пришлем к вам кого-нибудь, как только сможем.
– Я уже его передвинул. Когда…
– В таком случае, больше не трогайте его. И вообще ни к чему не прикасайтесь.
– А когда вы кого-нибудь пришлете?
Он, скорее, почувствовал, чем услышал, как она вздохнула.
– Сегодня к вечеру, Эмери. Я постараюсь послать к вам кого-нибудь из помощников шерифа.
Если бы она не лгала, подумал Эмери, то назвала бы его «мистер Бейнбридж». Он поблагодарил и повесил трубку, а потом откинулся на спинку стула, поглядывая то на телефон, то на свой дневник. Уже давно пора приняться за дневник, столько всего следует туда записать. В машине Джен был радиотелефон. Интересно, забрали они его или нет9 Эмери не обратил внимания.
Он снова снял трубку, но потом положил ее на место, так и не набрав номера.
Его черные спортивные часы лежали под кроватью. Он достал их и посмотрел на число и время.
Он уставился на свою ручку. Она была точно такого же цвета, что и кровь Брука на снегу.
Красная ручка замерла в неподвижности.
Его компьютер дома... Эмери тут же поправил себя, его компьютер в доме Джен был снабжен программой, которая проверяла орфографические ошибки; у этой ручки такой программы не было, однако Эмери показалось, что он услышал сигнал тревоги. А может быть, необычные женщины все-таки знают английский? Во время своих путешествий в другие страны он встречал людей, чей английский понять было практически невозможно. Он попытался вспомнить, что говорили женщины и что говорил он сам – ничего путного у него не вышло.
И тем не менее какой-то удаленный уголок его подсознания не желал согласиться с предыдущими выводами, Эмери подозревал, что на самом деле женщины обращались к нему на английском, только на каком-то странном диалекте:
Он выучил эти строчки еще в школе – сколько лет назад? Нет, нет, гораздо раньше, более шестисот лет назад, – великий поэт написал их на красивом, певучем диалекте, который поначалу казался таким же чужим, как и немецкий язык «Когда дыхание Апреля прогонит Марта холода».*
* When April with his sweet breath // The drought of March has pierced to the root – современное написание этих же строчек.
Ведь язык продолжает меняться, развиваться.
Эмери взял телефонную трубку, не сомневаясь ни секунды, что еще не забыл номер телефона в машине Джен. Набрал его.
Одинокий, печальный сигнал, где-то далеко. В засыпанном снегом черном линкольне? А может такой телефон работать, если в машине нет аккумулятора9 Существуют же переносные телефоны, которые носят в портфеле. Так что, вполне возможно, что телефон работает. Если бы женщины разобрали его на детали, он получил бы специально записанное на пленку сообщение, в котором говорится, что номер отключен.
Он считал гудки, потом сбился, и в этот самый момент кто-то взял трубку.
– Алло, – сказал Эмери – Алло. – Даже ему самому это показалось ужасно глупо
Никто ему не ответил. Очень старательно выговаривая все звуки, он произнес.
– Я тот самый человек, чьего сына вы убили, я приду к вам и прикончу вас всех. Если вы хотите мне что-нибудь объяснить, советую сделать это сейчас, пока я еще даю вам такую возможность
Молчание.
– Отлично. Звоните, если возникнет желание. – Он назвал свой номер, медленно и внятно произнес все цифры, а потом добавил: – Только я не собираюсь долго тут оставаться.
«А если они говорят на таком диалекте английского, которого я не знаю? Мне следовало написать, что я ранен не серьезно. Брук перевязал мою рану. К доктору я не обращался. Может быть, это следовало сделать».
Эмери пощупал повязку и обнаружил, что она стала жесткой от засохшей крови. Если сейчас начать менять ее, придется потратить много времени. Значит, этого делать нельзя. Кроме того, вполне возможно, что от перевязки станет только хуже.
На берегу реки росло несколько молоденьких ив. Эмери направился прямо к ним, срезал охотничьим ножом шесть штук и вернулся с ними в хижину.
Связав их шпагатом, он изготовил лыжи, после чего крепко-накрепко привязал их к ботинкам.
Он был уже в восьми или десяти ярдах от хижины – шел по снегу, почти не проваливаясь, – когда до него донесся едва слышный телефонный звонок. Эмери вернулся в хижину, оставив на крыльце кувалду, которую прихватил с собой.
– Мистер Бейнбридж? Это Ральф Мертон. – Голос Ральфа Мертона был глухим и печальным. – Позвольте выразить свои глубочайшие соболезнования вам и вашим близким.
Эмери вздохнул и уселся на стул, с трудом пристроив на полу ноги с привязанными к ним лыжами.
– Да, мистер Мертон. Я вам благодарен за то, что вы мне перезвонили. Я не был уверен, что вы зайдете сегодня в свою контору.
– К сожалению, я говорю не из своего офиса, мистер Бейнбридж. У меня имеется... ну... устройство, которое позволяет мне звонить в похоронное бюро и узнавать о том, какие сообщения поступили в мое отсутствие. Могу ли я вас спросить – ваш сын находился на излечении у какого-нибудь доктора?
