женщину.
– Умерла, – ответил Эмери. – Она тоже умерла. Я засунул пальцы ей в глаза – потому что она хотела меня убить, – и она убежала. Видимо, свалилась в дыру в полу. Воды там было совсем немного, значит, она довольно сильно ударилась. Думаю, она утонула.
Тамар показала на мешок для мусора, в котором лежала ее погибшая подруга, потом уверенно изобразила ее на листке бумаге, а в конце перечеркнула свой рисунок.
Эмери перечеркнул женщину из зиккурата и вернул дневник и ручку Тамар.
– Боюсь, тебе придется остаться здесь навсегда, если только твои соплеменники не пришлют за тобой кого-нибудь. Не думаю, что такая перспектива тебя радует – многим из нас она тоже не доставляет особого удовольствия, – но тебе придется постараться приспособиться. Мы все так делаем.
Неожиданно Тамар пришла в возбуждение и, показав на крошечное изображение льва на ручке Эмери, вдруг запела, размахивая ручкой, словно это была дирижерская палочка. Ему понадобилось несколько минут, чтобы сообразить: она напевала «Боже, храни королеву».
Позже, когда Тамар уснула, Эмери позвонил одному знакомому физику-экспериментатору.
– Дэвид, – тихо проговорил он, – помнишь своего старого босса? Эмери Бейнбриджа?
Дэвид помнил.
– Я хочу тебе кое-что показать. Но только не скажу, где я это взял. Дело конфиденциальное – сверхсекретное. Придется тебе с этим смириться. Ты никогда не получишь ответов на некоторые свои вопросы. Согласен?
Он был согласен.
– Это маленькая тарелка. Очень похожа на пепельницу. – На столе среди кучи самых разных предметов Эмери заметил монетку и взял ее. – Я кладу на нее цент. Слушай.
Раздался характерный звон.
– Через некоторое время она исчезнет, Дэвид. В данный момент монетка покрылась каким-то налетом, точно побывала на улице в мороз, а потом оттаяла.
Эмери придвинул тарелку поближе к керосиновой лампе.
– А теперь цент стал похож на серебряный. Мне кажется, вся медь исчезла, а я вижу цинк, который под медью. Лицо Линкольна уже почти невозможно различить.
Дэвид что-то сказал.
– Я уже попробовал. Даже если перевернуть тарелку и потрясти, цент – или любой другой предмет – не падает, а я не собираюсь трогать его руками и пытаться оторвать.
Трескучий голос в трубке звучал громче, чем голос Эмери.
– Жаль, что ты не видишь, Дэвид. Монетка уже стала не больше карандашного грифеля и очень быстро уменьшается. Подожди... Вот исчезла совсем. Я думаю, тарелка растапливает атомы или молекулы, причем каким-то холодным методом. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Наверное, это можно проверить, проанализировав образцы воздуха над тарелкой, только у меня здесь нет необходимого оборудования.
Дэвид, я намерен организовать новую компанию. У меня очень мало денег, и я не хочу привлекать чужой капитал. Придется воспользоваться только тем, что у меня есть, и еще, может быть, удастся получить ссуду под мою подпись. Я знаю, у тебя сейчас хорошая работа. Тебе наверняка платят вполовину меньше того, что ты на самом деле стоишь, но и это, можно не сомневаться, немало. Но если согласишься сотрудничать со мной, я дам тебе десять процентов.
Естественно, ты можешь обдумать мое предложение. Я и не надеялся, что ты сразу согласишься. Я свяжусь с тобой... скажем, через неделю. Идет?
Дэвид долго что-то говорил.
– Да, здесь. Кстати, у меня нет света. Благодарение Богу, телефон еще работает. Я тут застрял – у себя в хижине – скорее всего, дня на три или четыре. А потом приеду в город, там и поговорим.
Конечно, ты сможешь на нее взглянуть. Подержишь в руках, посмотришь, как она действует, только я не отдам ее тебе в лабораторию. Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.
Последний, сердитый вопрос.
– Нет, Дэвид, эту тарелку я приобрел в лавке волшебника, – весело ответил Эмери. – Пожалуй, я могу предположить, откуда она на самом деле появилась, но не стану этого делать. Сверхсекретность. Не забыл? Технология, намного опередившая нашу. Мы похожи на средневекового механика, случайно обнаружившего бумагорезку. Вполне может случиться, что нам не удастся сделать еще одну бумагорезку, но зато мы много чего узнаем благодаря той, что у нас есть.
Повесив трубку, Эмери снова придвинул стул к кровати. Тамар лежала на спине, рот и глаза у нее были закрыты, а вой ветра за стенами бревенчатой хижины не заглушал тихого, ровного дыхания.
– Джен захочет вернуться, – сказал ей Эмери шепотом. – Она бросится мне на шею и попробует помириться – через две недели или месяц, – как только узнает про новую компанию. Нужно оформить все бумаги по разводу до того, как новость до нее доберется. Они согласятся на небольшие уступки в вопросах раздела собственности, когда она вернется в город, и тогда я все подпишу. Ты мне нужна, Тамар, а я тебе.
Тонкие смуглые пальцы сжали его руку, хотя Тамар и спала.
– Ты учишься мне доверять, не правда ли? Можешь меня не бояться. Я тебя не обижу.
Эмери вдруг замолчал. Койот ему доверял; и поэтому не боялся запаха человека и цианидового ружья. Первым делом нужно будет объяснить Тамар – хорошо объяснить, – что не всем мужчинам можно доверять, что на свете живет множество таких, которые с радостью ограбят, изнасилуют или убьют ее.
– Интересно, Тамар, как у вас там получаются дети? В вашем будущем? Асексуально? Я думаю, при помощи искусственного осеменения, причем женщины имеют право выбора. Пройдет некоторое время, и ты мне все расскажешь. – Он задумался. – Нас ждет такое же будущее? Мы будем жить так же, как вы? Или вы стали другими, когда потерпели аварию? А может быть, когда убили Брука? Даже если это и так, мы с тобой, воспользовавшись новой технологией, кое-что изменим. Давай, попробуем.
Тамар вздохнула и улыбнулась во сне – так показалось Эмери. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, чуть коснулся губами губ.
– Наверное, весь ужас вашего положения заключался в том, что вы не смогли заставить зиккурат снова взлететь. Поскольку, свалившись в озеро и убив моего сына, вы уничтожили то будущее, из которого прилетели?
В кино, подумал Эмери, герои просто входят в машину времени и исчезают, чтобы появиться в том же месте на Земле – только в прошлом или будущем, так, словно Коперника никогда и не было на свете. В реальности же, Земля движется в солнечной системе, а солнечная система движется в галактике, а галактика – во Вселенной. На самом деле, чтобы совершить временной скачок, нужно суметь прыгнуть сквозь пространство и время.
Где-то на дне озера все еще работает – до определенной степени – устройство, делающее возможными такие скачки. И хотя совершить новый прыжок невозможно, оно по-прежнему влияет на скорость, с которой проходит время, – осуществляет его хронометраж, если угодно. Эмери казалось, что он провел внутри зиккурата несколько часов, а снаружи прошло несколько минут, вряд ли он ошибся, потому что следы от его лыж по-прежнему оставались четкими, когда он вышел на лед озера. А Эйлин считала, что ее продержали в зиккурате полдня, в то время как ее не было всего два часа
Завтра он сожжет зиккурат. Это необходимо сделать, если он не хочет лишиться всего, что там взял, и быть обвиненным в убийстве женщины, которую засунул в мешок для мусора. Это необходимо сделать, если он хочет сохранить для себя Тамар.
А вдруг устройство, влияющее на время и лежащее кто знает на какой глубине на дне озера останется в целости и сохранности и будет продолжать функционировать. А вдруг рыбаки, оказавшись на озере Призраков, обратят внимание на то, что солнце неподвижно стоит на небе, а время уходит? Может быть, это устройство уже давно погребено в этом озере, и именно оно виновато в том, что озеро так называется? Эмери решил, что купит всю собственность, расположенную на его берегах, – когда позволят доходы от новой компании.
– Мы построим новый дом, – сказал он спящей Тамар, – большой, у самого озера. И станем в нем жить, ты и я, долго-долго. И у нас будут дети.
