Сочинения

Чуp меня самого!.. Наважденье… Знакомое что-то —
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.

Как ржанет коренник! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Петp-апостол, старик, слишком долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.

Тот огpомный этап не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Вот следы песьих лап… Да не pай это вовсе, а зона!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

Мы с конями глядим — вот уж истинно зонам всем зона!
Хлебный дух из ворот — так надежней, чем руки вязать.
Я пока невредим, но и я нахлебался озона.
Лепоты полон рот, и ругательство трудо сказать.

Засучив рукава, пролетели две тени в зеленом.
С криком «В рельсу стучи!» пропорхали на крыльях бичи.
Там малина, братва, нас встречает малиновым звоном.
Но звенели ключи — это к нам подбирали ключи…

Я подох на задах, на руках на старушечьих дряблых,
Не к Мадонне прижат Божий Сын, а к стене, как холоп.
В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок,
Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Херувимы кружат, ангел окает с вышки — занятно!
Да не взыщет Христос, — рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад, ускакал я из рая обратно,
Вот и яблок принес, их за пазухой телом согрев.

Я еще раз умру — если надо, мы вновь умираем.
Удалось. Бог ты мой! Я не сам — вы мне пулю в живот.
Так сложилось в миру — всех застреленных балуют раем,
А оттуда землей… Береженного Бог бережет!

С перекошенным ртом завалюсь поcле выстрела набок,
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!

x x x

В одной державе с населеньем… —
Но это, впрочем, все равно, —
Других держав с опереженьем,
Все пользовалось уваженьем,
Что может только пить вино.

Царь в той державе был без лоску:
Небрит, небрежен, как и мы,
Стрельнет, коль надо, папироску,
Ну, словом, свой, ну, словом, в доску.
И этим бередил умы.

Он был племянником при дяде,
Пред тем как злобный дар НЕ ПИТЬ
Порвал гнилую жизни нить —
В могилу дядю свел. Но пить
Наш царь не смел при дяде-гаде.

Когда иные чужеземцы,
Инако мыслящие нам
(Кто — исповедуя ислам,
А кто — по глупости, как немцы),
К нам приезжали по делам —
С грехом, конечно, пополам
Домой обратно уезжали:
Их поражал не шум, не гам
И не броженье по столам,
А то, что бывший царь наш — хам
И что его не уважали.

Воспоминают паханы,
Как он совал им ППШ:
«Стреляй!» — На завтра ж — хоть бы хны!
Он, гад, был трезвенник в душе.