Дознаватель Шерман приложил к глазам платок.
Стало очень тихо, лишь чей-то звук булькнул пузырем со дна уснувшего озера и тут же растворился в глубоком молчании. Руки зэков потянулись к шапкам.
Полковник переждал некоторое волнение в рядах заключенных и с пониманием посмотрел на не скрывающего своих слез дознавателя Шермана.
– Прекратить разговоры! – ни с того, ни с сего крикнул дежурный.
– …Ушел из жизни гениальный продолжатель дела великого Ленина.
– Все бы вы ушли за ним следом!
Губарь побагровел, однако сдержался. И продолжил:
– …остались бессмертные идеи Сталина, его убежденность, твердость, чистота и безжалостность к врагам социализма! Сталин умер. Дело его живет и будет жить вечно! Нет на свете силы, способной одолеть им созданное!
– Как же теперь дальше-то? – спросил, прикрывая рот, испуганный мужичонка – хлебный вор.
– Не переживай, коллега, – успокоил его Филон и взглянул на свои часы без гражданства. – Все останется на своих местах. Даже ты.
– Равняясь! – разнеслось над плацем.
Стадник пнул в зад плачущего комсорга Днепрогэса:
– Педерастов тож касается!
Колос вздрогнул, точно в зад пнули его, и с презрением посмотрел на Руслана.
«Передумал», – решил, наблюдая за Колосом, Упоров. Его охватила непонятная веселость.
– Миша, горе-то какое?! – сказал он. – Плакать хочется, а Стадник, сука, дерется.
– По вас не скажешь, Упоров. Улыбаетесь. Для меня, действительно, горе. Л отец… не знаю – переживет…
– Переживет. Старая гвардия. Ты, говорят, успел вчера с лауреата хорошие кони сдернуть?
Колос ухмыльнулся, опустив голову, глянул на ботинки.
– Ботинкам все равно, кто их хозяин: лауреат или бывший чекист. Они должны служить живому человеку.
Петр Тимофеевич скончался…
– В один день с Иосифом Виссарионовичем. Вот бы тебе со Сталина ботинки стащить!
– Не кощунствуйте, Упоров! Нас может рассудить только будущее.
– На хрена мы ему нужны?!
Пельмень, чуть пыжась, сказал:
– Если побег поведу я, то и подельников мне подбирать.
– План кажи, – прервал его Федор Опенкин.
– Взрываем новую штольню. Пока будут откапывать дубарей, уйдем левым затопленным ходом, там уже подкопались.
Сидящий на корточках у порога сутуловатый детина в меховой безрукавке поверх брезентовой рубахи и в мягких эвенкийских ичигах громко вздохнул.
– Хочешь говорить. Чалдон? – спросил Дьяк.
– Сколь там копать-то надо?
– Час – полтора, не больше. Замокнем только.
– Кто имеет сказать?
– Мне можно? – спросил Упоров, вздумал было подняться, но Чалдон положил на плечо руку.
– Будете рвать штольню, в побег не пойду.
– Тогда тебя нет! – Чалдон воткнул перед собой нож и оперся на рукоятку, как на трость.
– Спрячь приправу, – посоветовал Малина. – Он не из тех фраеров, которых можно напугать.
– Значит, договорились, – не обратив внимания на возникшее разногласие, сказал Дьяк. – Побег поведет Малина. С тобой идут Пельмень, Чалдон, Вадим и этот самый Колос, проводником из зоны. Завтра сами решите. Понесете кассу. Пуда четыре золотишка царского, да камушки. Две фигуры. Сорок патронов и граната. Чалдон знает, где остановить машину. Добудете если, ее поведет Вадим. Но шибко не рискуйте. Груз надо донести до места.
– Зачем нам Колос, Никанор?
– Сказано: за зону выведет. Груз понесет. Потом решите, не дети.
– Когда? – спросил Пельмень.
– Сейчас, – ответил Малина, пряча под телогрейку наган со взведенным курком.
Михаил Колос вошел в сарай в сопровождении Ираклия, который тут же снова ускользнул за дверь.
– Встань сюда! – Малина указал угол, куда надлежало встать бывшему чекисту. – И слушай. Это побег. Мы будем уходить через старый водовод.
– Он завален, – механически проявил свою осведомленность перепуганный Колос, но тут же, спохватившись, стал сопротивляться. – Зачем вы мне это рассказываете? Знать не хочу ваших дел!
– Тебя просили только слушать! Со вчерашнего дня там есть лаз. Охрана пустила собак. Сегодня сторожит Герда…
– Герда, – повторил Колос, пытаясь изобразить недоумение. – Но при чем здесь я? Никакой Герды я не знаю.
– Ты ее кормил, помнишь – Герда щенилась? Сам сек: она лизнула тебе руку, когда ты вешал над вахтой флаг. Хочешь дожить до коммунизма?
– Но я… я не знаю, как она отнесется ко мне сейчас. К тому же я вовсе не хочу!
– Это не имеет значения, сучий твой потрох!
«Тебя впутали в крупное дело, – подумал, слегка сожалея, Упоров. – Они ни перед чем не остановятся. Черная свеча… ты видишь ее чад».
Дверь распахнулась так поспешно, что Малина не успел выхватить наган. На пороге стоял взволнованный Ираклий:
– Стадник! Откололся от комиссии, прет сюда. Нас кто-то вложил.
Зэки переглянулись. Колос воспользовался их растерянностью, бросился к выходу. Чалдон был готов ко всему. Он поймал его за ухо и прижал к горлу нож;
– Тебе не туда, профура!
– Спрячьте его за ящики, – распорядился мгновенно оправившийся от потрясения Дьяк. – Старшина один?
– Один.
– М – да. – Никанор Евстафьевич покачал головой. – Страх потерял Ипполитыч…
Он был прозрачно спокоен и говорил почти ласковым голосом, без фальши:
– Пельмень, вы с Чалдоном задушите мента. Ираклий, покарауль это животное за ящиком. Нож при тебе?
– Все есть.
Никанор Евстафьевич не спеша вынул из мешка веревку. отрезал кусок, бросил Пельменю:
– Ему положено помереть тихо.
Стадник распахнул дверь так свободно, словно входил в родную хату, шагнул и лишь перед следующим шагом заподозрил неладное.
– Ну, здравствуй, Ипполитыч! – грустно произнес Дьяк.
– Я здесь, гражданин начальник! – закричал Колос.
Захлестнувшая горло старшины петля опрокинула его на пол сарая. Он захрипел, бордовый от напряжения, начал медленно подниматься, ухватившись за края веревки и не давая петле затянуться до конца. Воры тянули изо всех сил, по Стадник вставал, оскалив зубы ч вытаращив из орбит глаза. Стадник почти выпрямился… когда перед ним возник Упоров. Еще оставалось сомнение, в глазах напротив – мольба. Как перешагнуть такое?! Вопрос не родился. Раньше был мощный апперкот в солнечное сплетение «Ипполитыча». Он вякнул, а через секунду был мертв…
– Ну и бык, – Дьяк заметно взволновался. – Положите его под пол. Фигура – при нем? Нету. Инструкцию соблюдает. Ираклий, веди сюда это гнойное существо!
