водах…
– А когда – в Японии? – хихикнул Блоха.
– Хватит зубоскалить! – осадил его мрачный и решительный Рысаков. – Иначе прежде попадешь в парашу! Запомните все: кто менжанется – лично грохну!
– Ну, это не по-советски, гражданин майор, – Блоха язвительно, без тени страха смотрел на Рысакова, не прекращая ерничать. – Чо я – кулак али троцкист какой-нибудь?! Я – честный вор…
– Стоп! У меня сильно не заблатуешь. Идешь с нами или…
– Какое может быть «или»? Тебе же русским языком сказано, рог тупой, мы – в деле!
Майор нервно облизал губы и шагнул к Блохе. Он был до крайности взведен, а вор не собирался уступать.
В это время в вентиляционной трубе послышался скрежет. Все, как по команде, повернули головы, даже Рысаков. Прошла минута, может, две, из отверстия высунулся гофрированный шланг.
– Дачку кум послал, – ухмыльнулся собравшийся поддержать за Блоху мазу Лимон. – Пользуйтесь, фраера!
Никто не откликнулся. Зэки застыли в прежних позах. Звякнул и слегка приподнялся верхний люк, через который подавали баланду.
– Предупреждаю! – Голос полковника Намина звучал с металлической твердостью. – Предупреждаю! Всякая попытка бунта будет задавлена паром. Обед отменяется! Зачинщики будут строго наказаны!
– У-у-у! – протяжно взвыла сирена. Люк захлопнулся, и вой потерял свою противную силу.
Все недавнее, напряженное, взрывчатое состояние медленно оседало в каждом зэке, и только Рысаков не желал смириться. Майор сжал кулаки до хруста, не замечая того, что на него смотрят, выплеснув на лицо гримасу отчаянья. Затем поднял кулаки на уровне головы, плотно прижал к вискам.
– Отблатовал, пивень! – беспощадно улыбался холодной злой улыбкой Блоха. – Кинули вас через плешь! Это тебе не в войну играть.
– Повешу тебе на хавальник серьгу, если ты не заткнешься! – неожиданно сурово предупредил товарища Фаэтон и сел на корточки, не спуская с Кныша внимательных глаз. – Ты помнишь, Петя, на Озерлаге был Кешка Колотый?
– Из воров? – спросил Кныш, скорчив задумчивое лицо, но оно получилось слишком напряженным. – Не тот, который Ужа кончал?
– Ну, ну! – подыграл Савелий Станиславович. – Помнишь?
– Я с ним кушал. В крытый вместе уходили. Он там хвост и откинул.
Фаэтон, вдруг потеряв всякий интерес к Кнышу, резко повернул голову вправо и спросил потрясенного Рысакова:
– Хочешь знать, кто вложил побег? Вас вложили, майор, чо тут гадать, когда стукача купили еще на материке!
Рысаков недоверчиво вглядывался в говорящего, точно что-то припоминая. Трагичность пережитого сменялась другими чувствами. Майор убрал от висков сжатые кулаки и сказал с усмешкой:
– Рабы играют только в предательство. Ну что ж, да здравствует великий творец общества негодяев товарищ Сталин.
– Гонит, – подмигнул Фаэтону несколько притихший Кныш и, вытянув ноги, привалился спиной к мешкам. – Надо было его раньше зарезать, чтоб не мучился…
Кныш улыбнулся и прикрыл глаза.
Зэки начали отходить от Рысакова, озадаченные странными словами Фаэтона, почитая за мудрость не крутиться около человека, которого вложил с потрохами кто-то из них. Майор продолжал стоять, с болезненным любопытством наблюдая за дремлющим Кнышом. Казалось, он лелеял и взбадривал в себе порочное желание, старательно пряча его под внешним спокойствием.
Перемена произошла очень гладко, так что наблюдавший за ним Вадим ничего особенного не приметил. Но вот Рысаков сгруппировался, это была уже машина, готовая разрушать, а затем, оттолкнувшись от дрожащего пола отсека, майор упал вперед. Рука вытянулась, и два жестко поставленных пальца провалились в глазницы Кныша. Чвак! Откликнулась на удар хлюпающая беспощадность лопнувших глаз и выплеснулась кровавой пеной на щеки. Стесненный невыносимой болью, крик напомнил глубокий стон смертельно раненного зверя. Рысаков выдернул пальцы из черепа, и они начали пухнуть в поврежденных суставах.
Большинство из присутствующих ничего не поняли, но души их успели сжаться от поступившего ниоткуда сигнала – смерть!
Тянулось время, подрагивая вместе с корпусом судна, которое тащило в своем железном чреве несколько тысяч сваленных в кучу заключенных.
…'Феликс Дзержинский' шел на Колыму. Обычный рейс, обычный груз. Кого-то только что убили. Эка невидаль! Всё когда-нибудь умрет, всё когда-нибудь развалится. Мир условен, и работают в нем только условности. Выдумки людей, не знающих, как поступить со свободой волеизъявления. Впрочем, все может быть и сложнее: за каждым нашим поступком стоит сила, в нем заинтересованная…
– …Ты убил вора, – с мрачной торжественностью произнес, решительно приподнимаясь, Лимон.
Это было похоже на приговор. И это стало приговором.
Бывший майор нянчил сломанные пальцы. Он обернулся, чтобы ответить, но проглядел цыганенка. Вершок нырнул под правую руку Рысакова, тут же выпрямился с натянутыми от напряжения жилами на тонкой шее.
– А-а-а!
– А-а-а!
Переплелись их голоса. Еще живой майор почти поймал цыганенка за глотку, успел вымазать ее кровью покойного Кныша. Большего не случилось…
– Пусть, – прошептал Рысаков, оседая перед убийцей на колени, – пусть…
Слово застряло в его угасающем сознании, он повторил его еще раз, уже совсем нездешним голосом:
– Пусть…
– Товарищи, – прошептал бывший кадровый партработник Житов, обводя зэков перепуганным взглядом. – Что ж это происходит?
Ему никто не ответил. Вершок наклонился, пытаясь выдернуть оставленную под сердцем майора финку, и тогда Евлогий толчком отбросил его от умирающего.
– Сгинь, паршивец!
– И то верно! – поддержал Евлогия бородатый мужик из семейских староверов. – Тебе, нехристю, уши надрать надо али сжечь. Чо ж мы смотрим-то, мужики?!
Очнувшиеся от внезапных потрясений зэки загудели, начали подниматься, и воры уже стояли жидкой цепочкой, обнажив ножи, зная – их сомнут, если все так покатится дальше. Один Фаэтон, казалось, безучастно наблюдал за происходящим. Но потом и он сказал:
– Зря убил майора, сынок. Майор кончал Кныша…
– Кончал вора, Фаэтон! – поправил его Мотылек.
– Ты глупее, чем я думал, – сокрушенно развел руками Фаэтон. – Их побег вложил Петюнчик…
– Чо буровишь?! Из ума выжил! Он – вор. Я с ним из одной чашки кушал.
– Лучше бы ты съел эту пропастину! – не на шутку рассердился Фаэтон. – Придется все объяснить сходке. А ты, мора, ответишь перед мужиками сам.
И уже никто не рискнул с ним спорить. Евлогий поднял с пола веревку, ту самую, что подарил для побега застенчивый Блоха, шагнул к ощетинившемуся было цыганенку. Так они стояли совсем недолго. Когда к Евлогию подошел бледный Китов, Вершок опустил руки.
– Вешать будете? – чуть слышно спросил он.
– Так уж убьем, конечно! – подтвердил Житов.
– Не надо душить, Евлогий. Не надо. Вор… вор должен от ножа умереть.
– Законы знаешь, а совести нет. Подлючая порода!
Но тем не менее внял: наклонился еще раз, выдернул из затихшего майора финку.
